Космическая трилогия - Клайв Стейплз Льюис Страница 49

– Но ведь тот, другой мир старше вашего, – сказала она.

– Откуда ты знаешь? – удивился он.

– Малельдил сказал мне сейчас, – отвечала она. Когда она произносила эти слова, мир вокруг нее изменился, хотя никакие наши чувства не уловили бы разницы. Свет был приглушен, воздух мягок, все тело Рэнсома купалось в блаженстве, но сад, в котором он стоял, внезапно заполнился до отказа, невыносимая тяжесть легла ему на плечи, ноги подкосились, и он почти упал на песок.

– Я вижу все это, – продолжала Женщина. – Вот большие пушистые существа, и белые великаны – как их?.. – сорны, и синие реки. Хорошо бы увидеть их просто глазами, потрогать!.. Ведь больше таких существ не будет. Они остались только в старых мирах.

– Почему? – шепотом спросил Рэнсом, не сводя с нее глаз.

– Тебе это знать, не мне, – ответила она. – Разве не в вашем мире это случилось?

– Что именно?

– Я думала, ты мне расскажешь, – удивилась теперь она.

– О чем ты? – спросил он.

– В вашем мире Малельдил впервые принял этот образ, – объяснила она, – образ нашего рода, твоего и моего.

– Ты это знаешь? – резко спросил он. Чувства его поймет тот, кто когда-то видел прекрасный, слишком прекрасный сон и всей душой хотел проснуться.

– Да, я знаю. Пока мы говорили, Малельдил сделал меня старше.

Такого лица, какое было у нее в ту минуту, Рэнсому никогда не приходилось видеть, и он не мог смотреть на нее. Он совсем уж не понимал, что же это с ним случилось. Оба помолчали. Прежде чем заговорить, он спустился к воде и с жадностью напился.

– Госпожа моя, – спросил он наконец, – почему ты сказала, что те существа остались только в древних мирах?

– Разве ты такой молодой? – удивилась она. – Как же им родиться теперь? С тех пор, как Тот, Кого мы любим, стал человеком, разум не может принять другого облика. Неужели ты не понимаешь? То – миновало. Время течет, течет – и вот будто повернуло, а за поворотом – все уже совсем новое. Время назад не идет.

– Как может такой маленький мир стать Поворотом?

– Я не понимаю. У нас поворот от величины не зависит.

– А ты знаешь, – не сразу спросил Рэнсом, – почему Он стал человеком в моем мире?

Пока они так говорили, он не решался поднять глаз, и ответ ее прозвучал словно с высоты, где-то над ним.

«Да, – сказал голос, – знаю. Но это не то, что знаешь ты. Причин было много, одну я знаю, но не могу тебе сказать, а другую знаешь ты и не можешь сказать мне».

– И теперь, – заключил Рэнсом, – будут только люди.

– Ты как будто огорчен.

– Я думаю, что разума у меня не больше, чем у животного, – сказал Рэнсом. – Я сам не понимаю, что говорю. Мне понравились пушистые существа там, в старом мире, на Малакандре. Они уже не нужны? Неужели для Глубоких Небес они – только старый хлам?

– Я не знаю, что такое «хлам», – отвечала она. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты же не думаешь о них хуже, оттого что они появились раньше, а теперь уже не появятся? У них – свои времена, не эти. Мы – по одну сторону волны, они – по другую. Все начинается заново.

Труднее всего было, что он не всегда понимал, с кем именно разговаривает, – потому (или не потому) что так и не решился поднять глаза. Теперь он хотел кончить разговор. Он мог бы сказать: «Ну, с меня хватит», – не в пошлом, смешном смысле этих слов, а в самом прямом, просто «хватит», словно ты вволю наелся или выспался. Час назад ему было бы трудно это сказать, а теперь он естественно произнес:

– Я не хочу больше говорить. А вот перебраться на ваш остров я хотел бы. Тогда мы могли бы встретиться снова, если будет охота.

– Какой остров ты называешь моим? – спросила она.

– Тот, на котором ты стоишь, – ответил Рэнсом. – Какой же еще?

– Иди сюда, – сказала она, одним движением охватив весь мир вокруг себя, словно она – хозяйка этого дома.

Он шагнул в воду и выбрался на тот берег. Потом он поклонился – неуклюже, как любой современный мужчина, – и пошел прочь от нее, к ближайшему лесу. Ноги все еще подгибались и даже побаливали; он испытывал странную, чисто физическую усталость. Присев на минутку, он тут же заснул.

Проснулся он совсем отдохнувший, но почему-то в беспокойстве. Это никак не было связано с тем диковинным гостем, которого он увидел возле себя. У его ног, уткнувшись в них носом, лежал дракон; один его глаз был закрыт, другим он глядел на Рэнсома. Приподнявшись на локте, Рэнсом увидел у своей головы другого стража – пушистого зверька вроде кенгуру, только желтого, именно желтого, он в жизни не встречал такой яркой, чистой желтизны. Едва Рэнсом пошевелился, оба зверя стали тыкаться в него носами. Они тыкались и тыкались, пока он не поднялся на ноги, а потом принялись подталкивать куда-то. Дракон был слишком тяжел, Рэнсом не мог его отпихнуть, а желтый кенгуру скакал вокруг него, тоже отрезая все пути, кроме одного. Он сдался. Они подгоняли его, вели сквозь рощу каких-то деревьев, повыше и потемнее, потом через полянку, потом аллеей, где на деревьях росли пузыри, а там – через широкое поле серебряных высоких цветов. Наконец он понял, что звери ведут его к своей госпоже. Она стояла неподалеку, совершенно неподвижно, но не казалась праздной, словно и разум ее, и даже тело заняты какой-то невидимой работой. Впервые он внимательно разглядел ее – она его не видела, – и она показалась ему еще более странной, чем прежде; ни одно земное понятие не годилось. Противоположности соединялись в ней и переходили друг в друга. Мы себе и представить этого не можем. Попробую сказать так: ни мирскому, ни священному искусству не создать ее изображения. Прекрасная, юная, обнаженная и не знающая стыда, она была языческой богиней – но лицо дышало таким покоем, что показалось бы скучным, если бы не сосредоточенная, почти вызывающая кротость. Лицо это, напоминавшее о тишине и прохладе церкви, в которую входишь с жаркой улицы, было лицом Мадонны. Он пугался того напряженного покоя, который глядел из этих глаз; но в любую минуту она могла рассмеяться, как ребенок, убежать резвее Дианы или заплясать, как вакханка. А золотое небо висело над самой ее головой, звери подбегали приветствовать ее, стряхивая по пути лягушек с пушистых кустов, и воздух наполнился яркими комочками, похожими на капли росы. Когда дракон и кенгуру приблизились к ней, Женщина обернулась, приветливо подозвала их, и снова то, что Рэнсом увидел, было таким, как бывает на Земле, – и совсем иным. Она ласкала животных не как наездница, гордящаяся своим конем, и не как девочка, играющая с котенком. В лице ее было достоинство, в ласках – снисходительность; она помнила, что ласкавшиеся к ней твари ниже ее, и само это знание возвышало их, превращало не в балованных любимцев, но в слуг. Когда Рэнсом подошел ближе, она наклонилась и шепнула что-то в желтое ухо кенгуру, а затем, обернувшись к дракону, издала какой-то звук, похожий на его блеянье. Она как бы отпустила их, и они убежали в лес.

– У вас тут животные почти разумны, – сказал Рэнсом.