Диктатор - Сергей Снегов Страница 49

— Ваше мнение, Семипалов?

У меня были возражения. Я не против диверсии, её удача могла спасти Забон. Но использование водолётов я одобрить не мог. С первого дня нашей власти мы условились, что водолёты — самое секретное наше оружие. О том, что мы так расширяем их производство, враг и догадываться не должен. Небольшая воздушная диверсия раскрывала этот план. Ради спасения города мы снижали шансы на победу в войне.

— Понимаю вас, Семипалов, — с волнением сказал Гамов. — Но ни вы, ни я никогда не простим себе, если в Забоне от голода хоть один человек умрёт. Ведь это мы с вами, в первую очередь мы двое, своими ошибками поставили город перед страшной опасностью. Помню, помню, вы возражали мне, когда решалась северная операция, но ведь не настояли на своём, Семипалов! Не опровергли меня, а согласились. Соглашайтесь и сейчас, прошу вас!

— Соглашаюсь, — сказал я. Ещё не было случая, чтобы Гамов упрашивал, а не требовал. Я не мог ответить отказом на такое обращение. И снять с себя вину за то, что Забон попал в беду, я не мог: и уступил вначале настояниям Гамова, и дал себя позорно обмануть, когда организовал отпор маршалу Вакселю.

— Водолёты уже вылетели с базы, — сказал Гамов. — Перед заходом солнца они начнут операцию. Семипалов, вы срочно возвращаетесь в Забон. Сейчас пойдёмте все вместе обедать.

— Я пообедаю дома, — поспешно сказал Готлиб Бар.

Готлиб и раньше не жаловал правительственную столовую, его безликая в остальных отношениях жена в этом одном, в приготовлении вкусных блюд даже из невкусных материалов, достигала подлинного мастерства. На старых «четвергах» у Бара мы не всегда успевали посмотреть на неё, когда она входила с блюдами пирожков и сладких печений, но изделия её рук сразу приковывали взгляд. После нового сокращения правительственных пайков Бару было муторно в нашей столовой.

Мы с Гамовым сели за отдельный столик. Еда с сегодняшнего дня ещё больше отвечала оценке, данной ей некогда Баром: «Во-первых, дрянь, а во-вторых, мало».

— Семипалов, Войтюк уже переведён к вам, — сказал Гамов, понизив голос. Загадка Войтюка оставалась закрытой для всех, кроме нас с ним, да ещё Вудворта и Прищепы. — Он получил свой кабинет в вашем министерстве. К сожалению, вы уже не сможете познакомиться с ним сегодня.

— Наоборот, раньше познакомлюсь с ним, а потом вылечу. У меня появились кое-какие соображения, скажу о них после. Две просьбы, Гамов. Разрешите поглядеть на покаянный лист Войтюка. И позвоните, когда начнётся операция водолётов, я ещё буду у себя.

— Покаянный лист Войтюка в вашем столе. Когда водолёты вылетят, я позвоню и скажу одно слово «да».

После обеда я вынул покаянный лист. В невыразительном лице Войтюка не проглядывало ни одной своеобразной черты. И собственноручная исповедь подтверждала впечатление, что ни на что выдающееся этот человек не способен. Он, конечно, совершал неблаговидные поступки, все в аппарате Маруцзяна виновны в таких поступках. Но то, в чём признавался Войтюк, было так ничтожно в сравнении с тем, что позволяли себе другие! Неудивительно, что этот человек первый решился на исповедь, думал я. Уж не ошибся ли Павел, приписав большую важность умолчанию об изумрудном колье? Вряд ли женщины любят мужчин с физиономиями войтюков, особенно когда женщины красивы и честолюбивы, как Анна Курсай, его жена. Но если появление у Войтюка фамильной драгоценности семейства Шаров произошло по причинам интимным, а не политическим, то это оправдывает умолчание о колье в покаянном листе, зато порождает другую загадку: кто-то всё же передал кортезам информацию о концентрации наших сил около Забона — и тогда надо искать другого шпиона. И я сказал себе: буду исходить из того, что именно Войтюк шпион и что невыразительность его физиономии не больше чем камуфляж такого высокого мастерства, что перед ним будет кустарной подделкой сияющая улыбка отнюдь не улыбчивого душой Альберта Пеано и очень женственная, очень нежная красота беспощадного Аркадия Гонсалеса. Итак, держать с Войтюком ухо востро!

Он вошёл по моему вызову — точно такой, каким был изображён на фотографии. Только вытянулся по-военному, даже пристукнул каблуками. Зато заговорил вполне по-граждански:

— Вы, кажется, вызывали меня, генерал?

— Не «кажется» вызывал, а просто вызывал. Садитесь, Войтюк.

Он сел на краешек стула. Это могло означать высокую степень почтения ко мне. Я сразу дал понять, что со мной надо вести себя проще.

— Садитесь удобней, Войтюк, разговор будет долгим.

Он разместился удобней.

— Мне разрешили прочесть ваш покаянный лист, хотя это документ секретный. Без этого я не мог взять вас к себе.

— Моя биография вызывает сомнение? — поинтересовался он с некоторым беспокойством.

— В общем, нет. Мелкие провины материального свойства… Преследованию закона не подлежат — не всякий этим похвалится. Вы, конечно, знаете, для чего вас переместили из ведомства Вудворта ко мне?

— Конечно, не знаю, — сказал он. И это намеренное повторение моих слов было пока единственным проявлением нестандартности. Сквозь внешнюю гладкость проскользнуло какое-то остриё. Мне стало легче. Камуфляж меня не смущал. Я боялся лишь пустоты. Теперь можно считать, что его поведение — блистательно сработанная маска.

— Министерство внешних сношений меня не удовлетворяет, Войтюк. Отношения с ним слишком официальны. Запросы, ответы. Бумаги, печати… Мне надо иметь свой филиал этого министерства под боком, без бумаг, без телефонов… Своего консультанта по иностранным делам. Вудворт рекомендовал вас.

— Готов услужить. Если вы точней обрисуете мои задачи…

Я сделал вид, что думаю о своём и не слышу его.

— Эта трагическая операция у Забона… Кто мог ожидать, что президент Нордага Франц Путрамент так отреагирует на запущенный нами ливень, угодивший уголком на его территорию? Да подозревай я о такой реакции, разве разрешил бы направлять туда циклон? Вы опытный дипломат, скажите честно, ожидали ли вы, что на нашу совсем не провокационную операцию эта бестия Путрамент ответит войной?

— Я проблемой Нордага не занимался, — осторожно ответил Войтюк. — Но вполне можно предположить, что у нордагов с кортезами тайные соглашения. И если учитывать характер самого Путрамента… Вспыльчивый, импульсивный, неустойчивый… В общем, мало похож на нордага, они люди уравновешенные… Если бы вы меня спросили раньше, не выступит ли Нордаг, затронь мы его кровные интересы, я ответил бы вам: да, такая опасность имеется.

— Вот видите, вы прямо говорите — да, такая опасность имеется. А Вудворт отделывался неопределёнными оценками. И чтобы получить их, надо было посвящать его в военные секреты, знать которые дипломату необязательно. Теперь это не такая уж большая тайна, что мы недавно планировали наступление в обход маршала Вакселя с севера. Мы информировали об этом Вудворта. Он предупредил, что надо быть осторожным, чтобы не испугать Нордаг большим скоплением войск у его границ. Потом, подсчитав свои ресурсы, мы отказались от наступления, лишь укрепили оборону. И никакого передвижения войск у границ Нордага не устроили — ни большого, ни малого. Стало быть, по Вудворту, беспокойств от Нордага было не ждать. Только край урагана промчался по их границе, но ураганы происходят и по естественным причинам и государственных границ не признают. А Нордаг объявил нам войну! Где же дипломатическая проницательность, хочу я знать? Я уважаю Вудворта, но военная политика должна строиться на фундаменте солидней того, какой предлагает наш министр внешних сношений.