Запах гари - Вячеслав Воронов Страница 48

— Крысы! — сдавленно воскликнул худощавый, сумев извлечь, наконец, из кобуры пистолет.

— Плевать на крыс! — со зверским выражением лица прорычал другой, передергивая затвор. — Ну-ка, стоять, не двигаться! — крикнул он Котилю и прицелился.

Котиль стоял и не двигался, словно выполнял команду и не думал сопротивляться, вперив взгляд в противников, лишь грудь его едва заметно вздымалась. Доберман с переломанным позвоночником громко скулил и бессильно сучил лапами. Крысы, принюхиваясь и деловито семеня по асфальту, острыми, как бритва, зубами неспешно и без суеты впились в тело собаки. Доберман завыл, протяжно и жалобно, предчувствуя страшную, бесславную кончину. Все мимовольно глядели на собаку; у худощавого лицо покрылось потом. Крупная чёрная крыса вцепилась доберману в горло. Тот перестал выть и захрипел, изо рта его выступила кровавая пена, воздушными пузырьками окрасившая асфальт.

— Пошли вон! — заорал коротко стриженый и бросился на выручку доберману. Не добежав шагов десять, он стал стрелять в крыс, и только напрасно потратил патроны. Котиль тем временем отбежал к углу здания. Остановившись, он крикнул:

— Лучше б ты собаку пристрелил!

— Эта собака стоит десятка таких, как ты! — взревел стриженый и, быстро вскинув пистолет, выстрелил в Котиля. Тот отскочил за угол; пуля, срикошетив о кирпичную кладку, прошла мимо.

— Собака стоит десятка людей! — с невыразимой болью в голосе воскликнул Котиль. — До чего вы дошли! Что у вас вместо мозгов?

Котиль выглянул из-за угла и с укором посмотрел на охранника.

— Собаку пристрели, говорю! И себе пулю оставь, не пожалеешь!

Тем временем асфальт вокруг обречённого добермана все больше окрашивался кровью. Из перекушенной артерии в горле кровь выходила толчками. Крысы тоже перемазались кровью и сновали вокруг тела жертвы, словно нечисть на картинах Босха. Кончик хвоста добермана мелко подрагивал в агонии. Стриженый, в глазах которого блеснули слезы, поменял обойму и выстрелил ему в голову. Тотчас он снова стал палить в крыс, изливая на них свою ярость и матерясь с отчаянием в голосе. Напарник его достал телефон.

— Мы с тыльной стороны здания. Тут полно крыс!

Спрятав телефон, минуя крысиное пиршество, он бросился за Котилем. Стриженый, прихрамывая, побежал за ним.

Котиль, не теряя времени, ухватился за оконную решетку и рванул её на себя. Лязгнул метал, нижние крепления выскочили из кирпичной кладки, но верхние держались. Котиль, переполненный решимостью, подтянулся на решётке и ногами упёрся в подоконник. Крепления, не выдержав напора, повыскакивали со своих гнёзд, и Котиль спрыгнул с решеткой, едва удержавшись на ногах. Через мгновение, когда из-за угла появились преследователи, он уже замахивался решеткой, развернувшись и пригнувшись, как метатель диска. Не давая противнику опомниться, он запустил свой снаряд и бросился к окну. Решетка попала в худощавого, который успел выставить руки, и звонко упала на асфальт. Охранник охнул и медленно, не выпуская пистолета, опустился на колени. Когда Котиль рывком поднялся на подоконник и занёс ногу, где-то вдали он услышал автоматную очередь.

«Уголовнички, — подумал он, спрыгивая на пол. — Давайте, давите их!»

Благоразумно отойдя от окна, он осмотрелся. Помещение, по-видимому, когда-то служило лабораторией, но теперь было запущенным, захламлённым. Древние осциллографы на таких же старых столах соседствовали с объёмными старыми мониторами, химические реторты — со змеевиками, словно предназначенными для самогонных аппаратов. Одёжный шкаф с отвалившейся наполовину дверцей стоял рядом с книжным, книги в котором стояли единым монолитом, не нарушаемым уже много лет. На одном из приборных столов возвышалась кипа наспех скрученных грязных медицинских халатов. Над всем этим бедламом, на стене висел портрет президента.

Где искать Вику? Котиль не знал, и, к недоумению, чувства ничего не подсказывали ему. Где-то в глубине его души тлел то ли страх, то ли сожаление — если бы в организме жены начались мутации, он бы чувствовал её, как чувствовал крыс, оставленных на улице, как крысы чувствовали его, идя по следу. Неужели она нормальная? С двойственностью, с горечью он осознавал, что не радуется этому, уже не может радоваться. Мир так называемых нормальных людей удалялся от него всё дальше.

Но он знал, что Вика здесь, и он должен её спасти, несмотря ни на что. Он двинулся по лаборатории и зло пнул ногой один из приборных столов. Большая колба покатилась и упала на пол, рассыпавшись на множество мелких кусочков. Соблюдать тишину уже не было смысла.

Он выглянул в коридор. Там было пусто и тихо. Он вспомнил, что лежал на втором этаже, и пошел по линолеуму с рисунком паркета по направлению к лестнице. На улице, со стороны коридорных окон, снова раздалась короткая автоматная очередь и чьи-то дикие крики. Котиль, даже не обернув головы, свернул на лестничную клетку и направился вверх.

Войдя в коридор второго этажа, со стороны ступенек он услышал топот множества ног. Он стал бросать быстрые взгляды по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно обороняться. У окна стояло несколько больших цветочных горшков, и он побежал к ним. В конце коридора, навстречу ему шла девушка в белом халате, цокая каблучками. Увидев его лицо, она, пробормотав что-то про маму и неуклюже перебирая ногами, развернулась и поспешила обратно. Котиль схватил самый большой горшок, размерами превосходивший ведро, легко поднял его, развернулся к входу со стороны лестницы и застыл в ожидании.

Как только первый преследователь, в камуфляжной форме и с резиновой дубинкой, ворвался в коридор, бросая лихорадочные взгляды по сторонам, он швырнул горшок с такой силой, что охранник не успел увернуться. Тяжёлый, полный земли горшок врезался ему в грудь и свалил на пол. Семенивший за ним охранник, не целясь, жахнул из пистолета и тотчас исчез за дверью, увидев, как Котиль, дико зарычав, замахнулся следующим горшком. Горшок врезался в стену с такой силой, что земля разлетелась по всему коридору, долетев до дальних окон. Котиль подхватил невысокий столик, сбросил с него цветочные горшки и со всех ног побежал к двери. Он чувствовал такую злобу, что казалось, готов был уничтожить весь мир. От могучего удара столом дверная створка сорвалась с петель и повалила двоих, один из которых замахнулся было резиновой дубинкой, но ударить не успел. Охранник, стоявший поодаль, на ступеньках, вскинул автомат и дал очередь.

Котиль едва успел отшатнуться, спрятавшись за стеной. Он осознал, что стреляли на поражение. Тем лучше, пронеслось у него в голове; теперь нет ни одной, даже самой мизерной причины сдерживать свою ярость.

Он бросился бежать по коридору, дальше от лестничной площадки. Тотчас перед собой он увидел закрытую дверь и надпись на ней: «Посторонним вход воспрещен». «А я не посторонний!» — прорычал он и сходу, всем весом тела, плечом обрушился на дверь. Дверь была металлической и если и поддалась, то совсем немного. За нею, видимо, скрывали что-то важное. Деваться ему было некуда, и он принялся изо всех сил молотить в дверь ногой.

После нескольких ударов металл вогнулась, дверная коробка стронулась с места, со стены пошла пыль и посыпалась штукатурка, но пути к спасению по-прежнему не было. Дверь всё так же громоздилась на пути Котиля непреодолимой, казалось, преградой, а агент с автоматом, настроенный решительно, уже застыл в начале коридора, целясь ему в ноги. Ни при каких обстоятельствах Котиль не собирался сдаваться, и мысль выпрыгнуть в окно, выбив телом стекло и вывалив раму, молнией пронзила ему мозг. Но тут он услышал угрожающие и оскорбительные слова, адресованные агенту с автоматом. Защищая спину, тот вынужден был повернуться. Со скоростью, которая составила бы честь любому спринтеру, Котиль пронёсся по коридору и обрушился на врага.