Сверхдержава - Андрей Плеханов Страница 48

На улицах было удивительно пустынно. Три часа дня — и ни души. За полчаса, пока Краев шел к центру города, только пара эмобилей прошуршала мимо него шинами.

Центральная площадь городка была вымощена неровными базальтовыми плитами, насечки на них образовывали необычный узор, похожий на шумерскую клинопись. В середине площади находился удивительный фонтан. Он был почти точной копией знаменитого брюссельского «Писающего мальчика». Только если оригинал статуи в Брюсселе был размером меньше метра, то монстр, который возвышался посередине чумной зоны, имел рост метра три с лишком. Писал он с пятиметрового постамента, черного, как ночь; струя его била мощно и уверенно, как из пожарного брандспойта. Кроме того, время от времени тонкие струйки воды вылетали из ушей мальчика, что сопровождалось звуком, похожим то ли на ржание лошади, то ли на скрип гигантских несмазанных петель.

— Неплохо, — пробормотал Краев. — Совсем неплохо.

Взгляд его наткнулся на изящную медную табличку, прикрученную к стене. «Площадь имени Пети Стороженко», — значилось там. Краев пошел дальше по площади и обнаружил, что фонтан закрывает собой постамент поменьше — каких-то жалких три метра красного гранита. К постаменту была прислонена гранитная же лестница, а по ней карабкался двухметровый металлический человек, отлитый из бронзы. Человек этот был одет как путешественник эпохи Возрождения — камзол с отворотами, кружевной воротничок, лосины, обтягивающие стройные мускулистые ноги, ботфорты выше колена. Благородную голову его увенчивала широкополая шляпа со страусиными перьями. Плечи человека были широки, талия узка. Человек улыбался, и длинные остроконечные усы его победно топорщились.

«ОТ БЛАГОДАРНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА — ПЕТРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ СТОРОЖЕНКО, ИЗОБРЕТАТЕЛЮ ПОНЧИКОВ С АНАНАСАМИ», — гласили большие буквы, выбитые на пьедестале. Ниже находилась надпись поменьше: «По лестнице не лазить — уши оборву! Петя».

Краев почувствовал, что ему срочно необходимо освежиться. В смысле, тяпнуть чего-нибудь успокоительного, потому что бедные мозги его отказывались переваривать увиденное и услышанное за день. Сразу же за памятником находилось здание в неоготическом стиле, с красной черепичной крышей и остроконечными башенками с петушками-флюгерами. На вывеске значилось: «Трактир имени Пети Стороженко». Краев потянул за латунную ручку и оказался внутри.

Длинные деревянные столы были пусты. В углу на помосте стоял большой стул из красного дерева с резными подлокотниками и спинкой. На стуле сидел пожилой пузатый человечек небольшого роста в тельняшке и брюках клеш. Лысую круглую голову человека увенчивала белая шапочка — нечто среднее между кипой и береткой. Человек курил трубку и с интересом смотрел на Краева. Клубы дыма плавали вокруг него, как возле маленького домашнего вулкана.

— Здравствуйте. — Краев деликатно кашлянул в кулак. — Скажите, у вас здесь алкогольная зона?

— У нас здесь чумная зона, братишка, — произнес толстячок неожиданно густым басом. — Это у баранов во внезонке выпить негде. А у нас для хорошего человека всегда найдется чем промочить глотку. Ты как, хороший человек? Или нет?

— Человек я омерзительный, — сообщил Краев, забираясь на высокий круглый табурет у стойки. — К тому же измученный воздержанием. Дай-ка мне, друг мой, чего-нибудь, чтоб по мозгам посильнее шарахнуло.

— Это как же так? — Человечек соскочил со своего деревянного трона, просеменил за стойку, изучил Краева прищуренным глазом с головы до ног. — То есть так, сразу, с улицы, — и чтобы по мозгам? И чтобы покрепче? Позабористее? В три часа дня — и уже пить? Что же ты пьешь, мон шер? Мескатоника небось потребуешь? А как насчет пончика с ананасами?

— Не надо мне мескатоника, — заявил Краев, с ходу отвергая напиток с подозрительным названием. — А вот пончик, пожалуй, съем. Ананасы свежие?

— Свежайшие. Только сегодня с грядки. Сам растил. Никаких минеральных удобрений. Только натуральный навоз.

— Навоз тоже свой?

— Свиной.

— Ладно. Два пончика. И сто грамм водки. И пива, чтоб было чем эти пончики запить.

— Пончики запивают пивом только извращенцы, — сообщил толстячок.

— Я извращенец, — веско сказал Краев. — Дай мне еще горчицы. Я буду макать в них твои пончики.

Пончики и в самом деле оказались вкусными, пиво, как и положено, было холодным, водка — выше всяких похвал, хотя бы потому, что она просто была и можно было пить ее сколько угодно, не думая о здоровом образе жизни. Впервые за время этого визита в Россию Краев поймал себя на мысли о том, что он попал в место, где чувствует себя как дома. В место, где он хотел бы жить и мог бы жить. И это место называлось «чумной карантин».

— Слушай, а что это за памятник такой странный там, на площади? — спросил он толстячка.

— Понравилось?

— Здорово! — Краев показал большой палец. — Просто потрясающе! Такая, понимаешь ли, экспрессия! Ботфорты эти… И шляпа…

— То-то… — Толстячок удовлетворенно расправил пышные усы. — Это памятник Петру Стороженко! Великий человек этот Петя Стороженко, скажу я тебе! Ой великий!

— А кто он такой?

— Это я! — Человечек ткнул пальцем себя в грудь. — Петя Стороженко. Будем знакомы.

— Ты?!! — Краев едва не подавился пончиком. — Так это… А кто тебе памятник-то поставил?

— Я сам и поставил, — сообщил Петя. — Площадь большая. Чего ей пустовать-то? Сперва тут какой-то коммунистический деятель стоял — я из него писающего мальчика сделал. Ты помнишь, как Микеланджело говорил? «Главное — отсечь все лишнее». Лишнее я отсек. То, чего не хватало, приделал. Неплохо вышло? Правда, зимой приходится отключать — струя замерзает. А потом, получив общенародное признание, решил я поставить памятник самому себе. Я и жене своей памятник поставлю. Он уже почти готов. В виде статуи Свободы. Только вместо факела в руке — швейная машинка. Она у меня портниха. Людей труда надо прославлять.

— А вроде тот мужик на лестнице на тебя не похож?…

— Как — не похож? — Петя попытался втянуть живот, нависающий над ремнем. — Очень похож! Как профессионал тебе говорю.

— Так ты что, скульптор?

— Заслуженный скульптор Российской Федерации Стороженко Петр Александрыч. — Толстячок приложил руку к груди и церемонно поклонился. — У меня три памятника стоят в Саратове, два — в Нижнем, два — в Омске, целых четыре — в Петрозаводске. Даже в Москве один есть, правда маленький. Памятник Апельсинову-Сухрадзе. Может, видел?

— Нет…

— Будешь в Москве — посмотри. Улица Веденяпина. Херовенький памятник, честно говоря. Да разве в Москве-то разгуляешься? Нет, подумай, до чего жизнь — штука дурная! При коммунистах только Лениных ваяли, по три штуки за год. Авангард был в полном загоне. Потом коммунистов скинули, свободу творческой мысли объявили, так денег не стало! Теперь и денег хоть отбавляй, и мозги еще не засохли, так нет — сижу в чумной зоне, наружу — ни шагу. Я, брат, между прочим, до чумы все заграницы объездил! Даже в Аргентине был. А теперь жарю эти идиотские пончики и делаю памятники самому себе. Судьба-злодейка. Что тут скажешь?…