Вернуться из ада! С победой и пленными - Александр Марков Страница 48

Капитана потащило вперед. Он все-таки расстался с ножкой. Скорее всего, пальцы слишком вспотели и соскользнули с нее. Нет, немного раньше кто-то толкнул его в плечо, какой-то бедняга, который так же, как и Мазуров, потерял опору в жизни. Это оказавшись в бурной реке, лучше отдаться воле потока и сберечь силы на тот случай, когда он ослабеет, станет более спокойным. Именно в этот момент надо попробовать из него выбраться… Мазуров выставил вперед руки. Наверное, это спасло ему жизнь, потому что если бы он ударился о стену пилотской кабины головой, то сломал бы себе шейные позвонки. Его вдавило в стену. Капитан никак не мог повернуть голову, чтобы посмотреть, кто лежит рядом с ним, и лишь слышал хрипловатое, булькающее дыхание.

Никто не делал попыток выбраться из аэроплана до той поры, пока он не остановится. Штурмовики хорошо знали, к чему обычно приводят попытки прыгнуть на полном ходу из вагона поезда. Одними ушибами дело не ограничивается.

Провидение выступало в роли маленького мальчика, который посадил несколько жучков в спичечную коробку, а затем, размышляя над тем, что же с ними будет, стал ее трясти. Штурмовикам оставалось лишь ждать, когда провидению наскучит эта забава. Жаль только, что у них не было хитиновых панцирей.

Мазуров не сразу понял, что аэроплан больше не трясет и вместо шума ломающейся фанеры и деревянного каркаса он слышит стоны своих товарищей. Очевидно, на какое-то время он потерял сознание. Капитан ощупал тело. Оно ныло, как будто по нему старательно прошлись дубинками, тщательно обработав всю поверхность и не забыв ни об одном суставе. На каждое прикосновение тело отзывалось то острой, то тупой болью. Но, похоже, что он не сломал ни одной кости.

Свет вливался в аэроплан через десятки пулевых пробоин. В солнечных лучах, как насекомые в янтаре, увязали пылинки. Ненадолго. Лучи не успевали застыть. Мазуров, постанывая, приподнялся на локтях, потом подтянул колени, но так и не встал из-за того, что взгляд его наткнулся на ручную гранату, которая валялась на полу всего лишь в нескольких сантиметрах от него. Мазурова прошиб пот. Капитан подумал, что боеприпасы штурмовиков могли сдетонировать, а чека гранаты, например, выпасть, и тогда аэроплан разнесло бы в клочья вместе со всем экипажем Они летели на пороховой бочке. Это почище, чем летать на ядре. Он быстрым движением схватил гранату, как ловят надоедливую муху, и запихнул ее в карман.

Штурмовики поднимались, отряхивались с затуманенными взглядами, словно они только что начали отходить от наркоза, а потому не совсем понимают, что происходит вокруг. Спросить-то не у кого. Отсутствующие взгляды были абсолютно на всех лицах. Мазуров не был уверен, стоит ли сейчас ему спрашивать у штурмовиков, все ли с ними в порядке. Прихрамывая и подволакивая ногу, он подошел к двери, толкнул ее рукой, но дверь перекосило, и она никак не хотела открываться. Тогда капитан налег на нее плечом, надавил всем телом, скрипя зубами от напряжения. Во рту скопилась костяная крошка. Когда дверь наконец-то поддалась, Мазуров чуть не выпал из аэроплана следом за ней. Дверь сорвалась с петель. Она гулко ударилась о крыло, а затем свалилась на землю.

Поток свежего воздуха ворвался внутрь аэроплана. Мазуров раньше и не замечал, насколько тяжелым был воздух в салоне.

Штурмовики уже не напоминали отряд зомби. Пятеро вполне могли держаться на ногах, двое других с трудом делали попытки подняться, и при помощи товарищей это у них быстро получилось. Приходил в сознание и Тич вместе с одним из своих ассистентов, другой не подавал признаков жизни. Рядом с опустевшими топливными баками без движения лежал Азаров. Мазуров решил осмотреть его, пока остальные выбирались из аэроплана. Теперь это стало очень удобно делать. Крыло лежало на земле. С него не надо теперь прыгать, рискуя поломать ноги, или слезать, теряя время, достаточно сделать всего лишь шаг.

Азаров был безнадежен. Чтобы понять, что он мертв, не нужно было даже щупать пульс. Маленькая точка запекшейся крови диаметром менее сантиметра на его левой щеке сразу все объясняла. Рядом валялась рация. Она превратилась в набор битых стеклянных игрушек. Вряд ли стоило ждать чего-то другого, но, открыв кожух, Мазуров испытал такую же обиду, как и маленький мальчик, который нашел под новогодней елкой подарок, а тот оказался поломан. Теперь они оглохли и онемели.

Когда Мазуров поднялся, тяжелый запах паров керосина ударил ему в ноздри. Он быстро зажал ладонью нос и подбежал к немцу. Тот лежал на животе. Чтобы увидеть его лицо, Мазурову пришлось переворачивать тело. Оно еще сохранило тепло, но уже начинало деревенеть, становиться непослушным и почему-то очень тяжелым. Рука ассистента Тича согнулась где-то посередине между локтем и предплечьем, из места сгиба вылезал острый обрубок кости, который порвал кожу и одежду. Следом за собой он вытянул веревки вен. Такие раны не редкость на ипподроме, когда всадник на полном скаку падает с коня и не успевает сгруппироваться. На вид рана была безобразной, но не смертельной, если, конечно, вовремя остановить кровь. Она, кстати, уже перестала течь и свернулась в отвратительную шершавую, как кора старого дерева, корку. Еще у немца был проломан череп. Кости треснули и вдавились в мозг. Судя по всему, череп он проломил раньше, чем сломал руку, а значит, сумел избежать страшной боли. В какой-то степени ему даже повезло.

То, что лежало в кабине, вытянувшись между панелью приборов и пилотским креслом, можно было назвать человеком не сразу. Просто у человека не настолько гибкое тело, чтобы принимать такие позы. Абсолютно все было неестественным, начиная от положения повернутой почти на 180 градусов головы и заканчивая вывернутыми ступнями. Мазуров наклонился над телом только для того, чтобы узнать, кто это, потому что на лицо трупа как раз падала тень от панели. Глаза Левашова так и не закрылись. Второго пилота нигде не было. Оставалась надежда, что он уже выбрался из аэроплана, а Мазуров в суматохе этого не заметил. Он посмотрел на острые куски лобового стекла, которые торчали из рамы, как зубы акулы. К ним прилипла кровь. Свет вливался через акулью пасть мощным потоком. Мазуров все понял. Дальнейшие объяснения ему были не нужны.

Почти все приборы разбились, словно в кабину забрел последователь луддитов, страстный ненавистник техники, и воспользовался тем, что за ним никто не следит. Под ногами хрустели осколки стекла. Они впивались в подошвы ботинок, но прокусить их насквозь не могли.

Итак, они потеряли пилотов и аэроплан, так и не добравшись до авиабазы. По подсчетам Мазурова, до линии фронта оставалось еще не менее ста километров.

Штурмовики оттащили от аэроплана упирающегося профессора и его помощника. Те, видимо, почувствовав, что еще могут спастись, стали вести себя капризно. Они что-то кричали о правах человека и о том, что если штурмовики сдадутся, то профессор замолвит за них словечко и, возможно, с ними не будут обращаться слишком жестоко.

«Альбатрос» пролетел над обломками «Муромца», но стрелять по штурмовикам не стал. Хищник выполнил свою часть работы. Теперь за дело должны взяться падальщики.

Так приятно ощущать себя богом, который с легкостью может лишить человека жизни, а может и оставить ее. Такое случается крайне редко. Русские были у Готфрида как на ладони. Маленькие, беспомощные и беззащитные, как муравьи на асфальтированной дороге. Он в любое мгновение мог прихлопнуть их. Для этого надо было лишь нажать на гашетку пулеметной пары.