Ё - Евгений Лукин Страница 48

* * *

Пик скандала миновал, а проблемы, весьма подчас щекотливые, остались. К примеру, как относиться к новому коллеге? Группа маститых (фамилии опущены из милосердия) разразилась открытым письмом, где объявила Мими, во-первых, графоманкой, во-вторых, плагиаторшей, в-третьих, подставным лицом, за всю жизнь не написавшим ни строчки.

Их возмущение живо напомнило мне девяностые годы, когда, казалось бы, все лавры были розданы, венцы водружены, а внимание публики справедливо поделено элитой «четвёртой волны», — как вдруг возникшие словно ниоткуда авторы (Мария Семёнова, Ник Перумов) принялись стремительно отвоёвывать читателя, гонорары, издательские площади — к вящему недовольству засидевшихся в ученичестве мэтров, полагавших фантастику своей вотчиной.

Примерно то же произошло и в нашем случае. Своеобразной отповедью на открытое письмо прозвучала реплика Олега Дивова, который со свойственной ему раскованностью заметил, что молодой четверорукий собрат по перу пишет нисколько не хуже некоторых заслуженных двуногих (фамилии, будьте уверены, прилагались).

Сергей Лукьяненко от публичных высказываний воздержался, но однажды был застигнут за внимательным чтением романа «Грязное животное». На вопрос, зачем ему это надо, Сергей Васильевич вполне серьёзно ответил, что вкусы публики профессионалу следует знать. Хотя, возможно, в виду имелась первая профессия писателя (психиатр).

Поначалу я намеревался разбить все отзывы о книге на две группы: ругательные и хвалебные. Однако, присмотревшись, обнаружил следующую закономерность: те критики, что считали случившееся мистификацией, как правило, не видели в романе ни единого достоинства; и напротив, лица, полагающие Мими подлинным автором «Грязного животного», приходили в восторг чуть ли не от каждого слова.

Вроде бы ничего удивительного: на семинаре в Малеевке мы тоже беспощадно критиковали друг друга, однако к национальным кадрам из союзных республик относились очень бережно. Хотя бывали, конечно, и промахи. Не забуду жалобный возглас одного из участников: «Я — узбек! Меня нельзя так ругать!» (Тут же вскочил, помню, Эдуард Геворкян и запальчиво крикнул: «А я — армянин! И не потерплю по отношению к себе никаких поблажек!»)

Но в том-то вся и разница, что в отличие от Мими никто из нас не являлся автором национального бестселлера.

Далее произошло и вовсе неожиданное. Придуманная критиком «восьмая волна», от которой он столь опрометчиво отрёкся, поднялась и хлынула постфактум. Опять-таки ничего сверхъестественного: шутки (если это, конечно, была шутка), не в пример предсказаниям, имеют обыкновение сбываться. Компания юных воинствующих фантастов объявила молодую шимпанзе своим лидером и выложила в интернете скандальный манифест, где, впрочем, кроме первого абзаца («обрастём шерстью», и т. п.), ничего особо скандального не наблюдалось. Попытки новоявленных приматов написать что-либо в духе Мими были, на мой взгляд, весьма старательны, даже удачны, выдержаны и по стилю, и по компоновке событий, однако оставили широкого читателя вполне равнодушным.

Ж. И. Резникова в книге «Основы когнитивной этологии» пишет: «Известно, что когда Моррис анонимно выставил обезьяньи полотна в музее, они удостоились похвал, так как отвечали эстетическим первоосновам абстрактной живописи — таким как равновесие, ритм, противопоставление и соединение». Видимо, и в прозе Мими присутствовало нечто подобное, ускользнувшее от внимания её последователей.

К сожалению, не уточняется, от кого именно обезьяньи полотна удостоились похвал в том далёком 1962 году: от критиков или же от коллекционеров — а это, между тем, весьма существенно. В случае с Мими, как видим, нельзя не отметить, с одной стороны, несомненной популярности романа в широких массах, с другой стороны, полного невнимания прессы, встрепенувшейся лишь после скандала с портретом.

Необходимо прояснить ещё одну особенность данной ситуации, иначе возникнет неверное впечатление, будто российский читатель в моём понимании представляет собой некое монолитное единство наподобие советского народа. Формально роман «Грязное животное» относится к жанру фэнтези (хотя, конечно, никакой это не жанр, а литературное направление). Тем не менее особого интереса у истинных ценителей книга не вызвала и раскупалась в основном лицами, не имеющими никакого отношения к фэндому. Дошло до того, что издательство вывело книгу из серии и продолжало тиражировать её под другой обложкой, так сказать, саму по себе, никак не обозначая причастность романа к фантастике.

Вряд ли кого сейчас удивит подобный разнобой читательских мнений. Приснопамятный роман Татьяны Толстой «Кысь», восторженно встреченный рецензентами, в среде профессиональных любителей (простите мне этот невольный оксюморон) тоже, помнится, признания не получил. В рейтингах фантастической литературы книга Толстой, по-моему, так и не достигла даже середины списка, а фэны в кулуарах брезгливо отзывались о творении маститой писательницы как об откровенной графомании и плагиате — словом, предъявляли те самые упрёки, которые впоследствии предъявят и Мими. Другая похожая черта в судьбе двух романов: оба, волею «серьёзных» критиков, были в итоге отнесены к «мистическому реализму».

Вторжение представителей боллитры на территорию фантастики, как правило, не приветствуется аборигенами, а уход в мэйнстрим приравнивается к побегу. Исключения редки: в прошлом — Михаил Веллер и Виктор Пелевин, а в последнее время — Мария Галина и Дмитрий Быков.

В случае с Мими правило также едва не было нарушено, и виной тому явилась упомянутая выше «восьмая волна» (они же — «приматы»). Молодые жаждущие признания фантасты принадлежали к московской тусовке, сильно понаторевшей в вопросах лоббирования. Именно этим объясняется проникновение «Грязного животного» в списки на голосование и обидное четвёртое место при подведении итогов.

Что ж, Мими не первый автор, чьи тиражи не оставляют желать лучшего, и тем не менее обойдённый цеховыми призами. На вопиющую эту несправедливость жаловался не только Андрей Белянин, но даже сам Ник Перумов. Остаётся надеяться, что уж премия «Фантаст года», вручаемая именно за тиражи, никак не минует Мими и позволит ей стать в один ряд со Святославом Логиновым, кстати, публично заявившим, что написать фэнтези для обезьяны такой же подвиг, как для человека выйти в космос.

* * *

Затем, как и следовало ожидать, роман был переставлен на полку элитарной литературы, чья манера красть у фантастики всё, что можно, а потом фантастику бранить, давно уже стала доброй традицией. Доморощенные наши эстеты внезапно вспомнили, что обезьяна — фирменный знак постмодернизма. Роман «Грязное животное» был объявлен ироническим переосмыслением традиций приключенческой литературы, тем более ценным, что ирония в данном случае исходила, если можно так выразиться, извне.

Здесь я решительно принимаю сторону кронштадца Алана Кубатиева («Нечестное зерцало»), справедливо заметившего, что, если долго вглядываться в пятно плесени на обоях, рано или поздно обнаружишь в нём вполне осмысленный рисунок. Не зря же Алан Кайсанбекович предварил свою статью эпиграфом из Карла Сагана: «Правильная форма марсианских каналов является безошибочным признаком их разумного происхождения. Безусловно, это верно. Единственный нерешённый вопрос — с какой стороны телескопа находился этот разум».