Серые земли Эдема - Евгений Кривенко Страница 48

Видимо, берег замёрзшего озера.

Стало зябко: а если бы обрыв оказался выше? Похоже, ситуация опаснее, чем я предполагал. Надеялся, что горы тут не чета Кавказу. Надо скорее вниз!

Я выбрался на другой берег озерка и попал в лабиринт заснеженных камней. Все выглядели одинаково в наползающих сумерках и, хотя ветер утих, я всё сильнее стучал зубами. Не только от холода — надо же, не взял компаса! Как теперь найду дорогу?

Наконец склон пошёл вниз. Я заскользил под уклон, но скорость нарастала слишком быстро, в ушах стал злорадно посвистывать ветер. Пришлось притормозить и соскальзывать боком. Так было труднее удержать равновесие — я то и дело падал, снег набился за шиворот, в рукава, в ботинки.

Всё ещё ничего не было видно, только в ватной тишине густо падали снежинки. На куче снега я сполз в какой-то овраг и здесь рискнул поехать быстрее, дно казалось относительно ровным. Оттолкнулся палками раз, другой…

Зря!

Раздался хруст, и носок правой лыжи неестественно задрался — меня угораздило налететь на скрытый под снегом камень. Задрожал от испуга: так можно и ногу сломать.

Положение становилось опасным: я одолел едва половину пути, как буду пробираться на сломанной лыже по глубокому снегу?

Я хмуро отломил еле державшийся носок лыжи и сунул в рюкзак. Не вернуться ли?

Но попытка подняться по своему следу не удалась: конец сломанной лыжи сразу увяз, и я ткнулся лицом в снег. С трудом встал и мрачно побрёл вниз, стараясь приподнимать сломанный конец лыжи над предательской снежной гладью.

Наконец согбенные деревца в белых саванах выступили из снежной мути, а затем хмурые высокие ели. Ни следа просеки, хотя она должна была продолжаться по эту сторону сопки. Заблудился!

Да, недооценил я северные леса.

Почти стемнело, а я ещё пробирался среди елей, утопая выше колен в снегу. Вытаскивать сломанную лыжу становилось всё труднее. Так не добраться до железной дороги. Да и где она, в каком направлении?

Я остановился и, хотя взмок от тяжёлой работы, сразу почувствовал, как мороз коснулся щёк цепкими пальцами. Стоит постоять подольше, и замёрзнешь.

Я скрипнул зубами, вот нарвался на очередное приключение. Надо разводить костёр, иначе не переживу ночь. А вдруг здесь водятся волки?

Но пока не слышалось ни звука, только ели обступали всё теснее…

Понемногу склон сделался пологим, а потом выровнялся совсем. Окрестностей я почти не видел из-за летящего снега. Еле полз, с трудом выдирая лыжу, как вдруг лес расступился.

Наверное, старая вырубка: деревца далеко разбежались в сизых сумерках. Ветер сёк лицо снежинками, низко нависло тёмное небо, а ноги сделались будто свинцовые.

Надо перекусить, в рюкзаке есть немного хлеба и колбасы, а потом заняться костром…

Стал снимать непослушными руками рюкзак, и тут в волнах позёмки у края леса промелькнуло что-то квадратное.

Я застыл, не веря глазам: неужели жильё?.. Порыв ветра словно отдёрнул снежный занавес, и стало видно — избушка, наверное, срубленная охотниками или лесорубами. Она сгорбилась под белой шапкой среди елей.

Я свернул к чудом появившемуся дому, с трудом пробираясь по рыхлому снегу. Вовремя оно попалось, из серой мути над вырубкой наползала густая мгла.

Изба оказалась больше, чем подумал сначала — настоящий деревенский дом. Брёвен явно не жалели. Дверь до половины занесло снегом, так что пришлось снять лыжи и использовать сломанную вместо лопаты.

Замка не было, но из-за мешавшего снега я с трудом оттянул дверь. Из темноты пахнуло гнилым деревом и сушёными травами. Когда глаза привыкли, внутри оказалось не так темно: в противоположной стене тускло светилось оконце. Я различил довольно большую комнату — с нарами и печью. Перед печью, по таёжному обычаю, сложена куча поленьев. Если доберётся замерзающий путник, ему будет чем затопить печь.

Я ощутил горячую волну благодарности к тому, кто оставил дрова. Вдруг почувствовал, насколько устал. Сбросил рюкзак на пол, отряхнул с себя снег и занялся печью.

Внутри уже лежала береста для растопки, а рядом с печкой коробок спичек. Я воспользовался своим, хватило ума взять. Когда береста занялась, стал подкладывать тонкие полешки, и скоро в печи загудело яркое пламя, а по бревенчатым стенам замигали красные сполохи.

Я снял отсыревшую куртку и сел на нары, покрытые рваным тюфяком. Из дыр вылезал остро пахнущий мох.

Очень хотелось пить. В мигающем свете я разглядел полку, а на ней закопчённый чайник. С трудом встал, взял чайник и направился к двери. Лицо обожгло холодом, белые искры летели из тьмы. Я набил чайник снегом и поставил на печь. Развернул свёрток с провизией, колбаса и хлеб показались очень вкусными, но было мало. Ничего, завтра доберусь до железной дороги. Как повезло, что наткнулся на избу!

Наконец-то я напился тепловатой воды, затем натолкал в печь толстых поленьев. Сняв промокшие ботинки и носки, пристроил сушиться, а сам лёг на нары и укрылся курткой. Всё тело ныло, но постепенно наползало приятное расслабление. Глядя на сполохи, я вспомнил, как топили печь с Кирой, и вскоре провалился в сон.

Проснулся оттого, что замёрзли ноги.

В печи тлели угли, на полу лежал молочно-белый квадрат, пересечённый крестом. Я встал и подошёл к окну…

Метель перестала, над елями фонарём висит луна. Снег на поляне голубовато искрится. Поверх леса выгибает белую спину сопка, словно огромная ангорская кошка нежится в лунном сиянии.

Снежный мир… Я застываю, очарованный.

А затем слышу звук. В груди холодеет — вдалеке торжественно поют фанфары. Звук близится, становясь оглушительно грубым. На склоне сопки возникает жемчужно-белый столб. В сердцевине сквозит тьма — словно нечто закручивает снег. Снеговой столб тараном ударяет в лес, быстро приближается, и я с ужасом вижу, как несколько деревьев спичками отлетают в стороны.

Стена взвихрённого снега закрывает ели. Я едва успеваю отпрыгнуть в сторону — осколки оконного стекла со звоном проносятся мимо. В лицо ударяет морозная свежесть и… что-то ещё.

Неужели аромат духов?..

Я кидаюсь к нарам и сажусь, накинув на плечи куртку. Сердце бешено бьётся: что это было? Снежный смерч?

Но пока ничего не происходит, лишь из разбитого окна тянет морозным воздухом. Я начинаю дрожать, поднимаюсь на ноги и после долгих поисков нахожу старый мешок. Кое-как затыкаю окно — ели совсем чёрные, а луна светит тускло — и подкладываю в печь дров.

Снова ложусь, всё ещё стуча зубами от холода. Пламя разгорается с трудом, оно угрюмо-красного цвета. Багровые отсветы колышутся по стенам, и я тоже колеблюсь на грани сна и бодрствования…

Слышится чьё-то бормотание. То ли мне снится, то ли на самом деле, невидимые в темноте, двое спорят о чём-то.

— Он видел птицу Гамаюн. К чему бы это? — клекочет один голос.