Там, где горит земля - Александр Поволоцкий Страница 47

«Когда все закончится, поселюсь в Крыму, на всю жизнь$1 — подумал человек, поправляя шерстяную маску и большие очки на пол–лица. Затем подергал плечами, размещая поудобнее большой «штурмовой» рюкзак и двинулся дальше. Рукой в плотной варежке он крепко цеплялся за толстый канат, протянутый по тропе, специально, чтобы не сбиться с пути. Один из предшественников в свое время решил, что всего лишь полсотни саженей – не расстояние и глупейшим образом нарушил технику безопасности, побежав лишь в лёгкой куртке и даже без шапки. Налетевший буран окружил его снежной завесой и сбил с пути. Счастье, что вообще нашли, но закончилось все равно обморожением и ампутациями. После этого даже в теплые весенние месяцы, когда температура на архипелаге приближалась к нулю, поход к лаборатории и обратно рассматривался как ответственное мероприятие.

Раньше природа вела себя более дружелюбно, но последние два года ознаменовались определенными аномалиями. Существовало мнение, что это следствие так называемого «затухающего воздействия» вражеских манипуляций с пространством, но доказать или опровергнуть это было невозможно.

Впереди, в круговерти снежинок и белых хлопьев проступили очертания большой будки из гофрированного железа, укрепленной дополнительными подпорками. Очень вовремя, ноги словно свинцом подковали, каждый шаг давался все труднее. Осталось только открыть дверь, сначала немного откопав её от свеженанесенного снега.

Будка представляла собой тамбур, где можно было отряхнуть снег, снять верхнюю одежду. Человек надел халат и бахилы, аккуратно распаковал рюкзак и сложил ношу в специальный подъемник, наподобие тех, что используют в ресторанах и гостиницах для доставки пищи. После чего с усилием открыл большой люк в полу, спустился по вертикальной лестнице под землю почти на десять метров, в маленький зал с рядами одинаковых шкафов для оборудования и инструментов. Прошел к бронированной двери с запором–штурвалом и большой табличкой «не шуметь!». Прямо под надписью кто‑то от руки пририсовал ухмыляющийся череп.

Рабочая камера представляла собой большой цилиндр без окон, изолированный и вдобавок укрепленный на специальных амортизаторах внутри клетки–каркаса. В центре, на удобном вращающемся стуле сидел дежурный оператор, а вокруг него развернулась сложная череда указателей, информеров, циферблатов — крохотная надводная часть айсберга гравиметрической лаборатории. Несколько самописцев безостановочно выводили бесконечные кривые на бумажных лентах, скрывающихся в специальных контейнерах. На специальной подставке примостился термос и старенькая чашка с отбитым краем и изображением лопоухого зайца – талисман станции. Для второго человека места почти не оставалось, поэтому новоприбывший остался стоять возле маленького обогревателя, наслаждаясь струей теплого воздуха, овевающей ноги.

— Там, — он указал большим пальцем на потолок камеры, где примостился ящик грузоприемника и лениво вращались лопасти в импеллере вентиляционного люка. – Принес все, что нужно. Новые лампы, бумага, графит и ещё потроха для осциллографа.

— А стрелку для осциллографа не забыл? – спросил тот, кто сидел на стуле, он не отрывался от блока из семи экранчиков, каждый из которых рисовал сложную систему кривых.

— Шутник, — проворчал первый, с прищуром вглядываясь в показания приборов. – Господи, скорее бы в теплые края…

— Ты норвежец, тебе морозная свежесть должна быть в радость, — заметил собеседник, хмурясь и закусывая губу.

— Я родился в Вест–Агдере, но всю жизнь прожил во Франции, на юге, там снег только по большим праздникам. Господи, как же у вас в России холодно… — пожаловался первый. – Что показать то хотел, зачем вызывал? Моя смена только через два часа.

— Тебя бы ко мне в Сибирь, голубчик… — задумчиво предложил второй. – Ладно, будет ещё тепло и лето в нашей жизни. Посмотри сюда, – он стукнул карандашом по стеклу экрана. — Глянь свежим взглядом

— Та–а-ак, — морозный страдалец одернул халат, топорщащийся на мешковатом свитере, и склонился к информерам. Для постороннего взгляда комбинация зелёных пунктиров, появляющихся и гаснущих в темных круглых линзах, представлялась абстракцией, но опытный физик видел в них строгую упорядоченность. Он смотрел долго, минуты три или больше, словно превратившись в изваяние. Тихо шелестели перья самописцев, очень низко, на грани слышимости, жужжали какие‑то механизмы.

— Может, надо откалибровать аппаратуру? – с сомнением произнес норвежец. – Холостой запуск портала? Впрочем, непохоже.

— На это обрати внимание, — сибиряк указал на пульсирующую линию, рисующую хаотичный на первый взгляд «забор».

Теперь норвежец тоже нахмурился, определенно встревоженный увиденным.

— И вот это, — русский коллега достал из кармана свернутую в маленький рулончик ленту самописца. – Мне не понравилась последовательность, и я посмотрел всю картину за сутки, со сглаженными пиками.

Уроженец Вест–Агдера всмотрелся в белую ленту, на которой черная линия нарисовала подобие пологой лестницы с мелкими зубцами «ступеней», повторяющихся со строгой периодичностью.

— Да, последовательность определенно есть, причем с каскадным наращиванием, — протянул он, наконец, чуть дрогнувшим голосом. – Амплитудная раскачка «горячей зоны». Похоже, идёт уже не меньше суток?

— Значит, не показалось, раскачка — с некоторым облегчением выдохнул собеседник. – Да, сутки — самое меньшее, но раньше пряталась за помехами. А теперь перешла пороговый минимум.

— Это… «прогрев», для разового переноса, как в прошлом году, по весне. И, похоже, на этот раз пробой будет совершенно чудовищным… и все же необходимо откалибровать аппаратуру и перепроверить, — решительно заявил норвежец.

— Да, конечно. Но сообщение все равно надо послать. Смени меня, — сибиряк решительно, но осторожно, стараясь ничего не зацепить, поднялся со стула. – Я на базу, надо делать первичное оповещение. Если это действительно «прогрев», времени мало.

* * *

Тихо тренькнул звонок. Несколько мгновений Константин лежал, открыв глаза и бездумно уставившись в темный потолок. Приятно тяжелело теплое шерстяное одеяло – он любил именно такие, хотя врачи утверждали, что это очень не полезно. Комната была погружена во тьму, плотные шторы надёжно ограждали спальню императора от назойливого солнца. В дальнем углу комнаты светились зеленоватым светом стрелки больших напольных часов из морёного дуба. Семь часов утра.

Вчера Константин решил сделать себе небольшой подарок – хотя бы один день пожить в довоенном режиме. Слабость, конечно, но организм настойчиво указывал, что ему уже не двадцать лет. Начало покалывать сердце, а кардиохирург, покачивая седой головой, безнадёжно указывал на необходимость строгого режима и щадящей работы. И монарх, и медик прекрасно понимали друг друга, но один сделал вид, что намерен соблюдать условия, а другой притворился, что поверил.

Снова сработал звонок. Проснувшийся окончательно император недоуменно нахмурился, хотя этот жест все равно было некому видеть. Секретариат прекрасно знал, что самодержец спит очень чутко и если он не ответил на вызов, значит слышит, но не может или не считает нужным.