Диспетчер атаки - Станислав Шульга Страница 47

— Я уже была здесь раз пять. Лучше здесь подожду.

Он вернулся минут через двадцать, довольный и немного помолодевший.

Эрика решила не церемониться:

— Так что такое «Усадьба Вдовы»?

Олаф поправил кепку и достал продолговатый серебряный цилиндр с сигарой Churchill-7. Эрика смотрела на Олафа хитро, как будто собиралась нашкодить. Как тогда, когда была маленькой и играла с любимым дядей в конструктор Lego и лото. Олаф помнил эти интонации. Некоторые вещи не меняются. Племянница выросла, перекрасила волосы в ярко-красный цвет, ее уши под самую завязку были увешаны кольцами. Она стала женщиной и одевалась как женщина. Но сейчас ее обычно бледное лицо зарумянилось. Ее распирало от любопытства. Дядя часто рассказывал ей в детстве сказки, и тогда она тоже так вот зарумянивалась, распираемая любопытством.

— Старый дом в Сан-Диего. Прообразом кластера, который ты показала мне, была усадьба Сары Винчестер, вдовы изобретателя ружья «винчестер». — Он сказал это сухо, как автоответчик.

— Это все? — Эрика обошла его слева и, прищурившись, посмотрела в глаза.

— Нет, это довольно старая и жутковатая история, — также прищурившись, ответил он.

— Я пролетела три тысячи километров, чтобы услышать от тебя что-то путное. И не только старую сказку про какую-то там вдову. Ты больше ничего не знаешь про этот кластер? — Ее физиономия выглядела разочарованной.

— Знаю, но если я не расскажу про вдову, то вряд ли ты поймешь все остальное.

Олаф достал газовую зажигалку Zippo. Выпустив два клуба дыма, он улыбнулся и спрятал зажигалку в карман.

Они вышли на улицу Риволи. Слева за высокой оградой из чугунных решеток, одетых на каменные столбы и увенчанных вазами, были разбиты сады Тюильри. Ровные широкие аллеи с ухоженными, пока еще зелеными газонами и подстриженными деревьями были заполнены гуляющими людьми. Некоторые деревья уже почти лишились своей листвы, некоторые еще несли свой покров. Статуи с классическими героями и героинями стояли под ярким полуденным солнцем, которое играло с тенями на рельефах каменных изваяний. Правая сторона улицы была выгорожена длинным прямым рядом однотипных зданий, на первых этажах которых за высокими арками разместились десятки магазинов сувениров. Здесь можно было купить картинки с видами Парижа — Собор, Башня, Базилика, — стилизованные под импрессионизм, подарочные тарелки с теми же видами, столовые наборы, чашки, книги на шестнадцати языках и многое другое. Вся эта масса предметов имела смысл лишь при их покупке, сопровождавшейся чувством выполненного перед друзьями и родственниками долга.

— Сара Винчестер жила в девятнадцатом веке и была богатой вдовой, которой досталось в наследство 20 миллионов долларов и бизнес, приносивший по тысяче в день. Которые, кстати, не облагались налогом до 1913 года. Для восьмидесятых годов позапрошлого века это была более чем значительная сумма. Ее дочь умерла в младенчестве, и она верила, что над семьей тяготеет проклятие. Ее муж, Вильям Винчестер, сколотил состояние на поставках оружия для северян в годы гражданской войны в Штатах. Он продавал ружье, которое потом так и осталось в памяти как «винчестер». Когда случились все эти несчастья с ее семьей, она тронулась рассудком и начала ходить к медиумам. Один из них и сказал, что над семьей тяготеет проклятие. Что духи убитых из этого ружья людей будут преследовать и ее. Единственный способ остаться в живых — это строить дом. Медиум сказал, что пока ты будешь строить дом, ты будешь жить…

Слева по ходу острым золоченым наконечником замаячила колонна Луксора, вывезенная Наполеоном I из Египта. Они подходили к площади Воссоединения. Мимо промчалась полицейская машина с включенной сиреной.

— Потом она перебралась на запад, в Сан-Диего, купила недостроенную усадьбу и начала строительство. Строительство продолжалось тридцать восемь лет, до самой ее смерти в 1922 году. Вначале у нее был какой-то план, но потом, позже, дом строили без всякого плана. Лишь бы строить. В результате возникла семиэтажная усадьба, в которой было сорок семь каминов, сорок спален, шесть кухонь, две бальные комнаты и еще бог знает сколько чего там настроили. Статистику эту можно продолжать долго, но интересно то, что никто толком не знает, сколько комнат в этом доме. Их много раз пытались пересчитывать, и притом каждый раз их число оказывалось другим. Последняя версия гласит, что их сто шестьдесят… Запутанные коридоры, которые заканчиваются тупиками. Двери, открывая которые, находишь глухие стены. Или, наоборот, обрывающиеся на нижние этажи. Светильники, расположенные один над другим. Камины, не имеющие дымовых труб. Лестницы, упирающиеся в потолок. Дом Сары Винчестер — это архитектурный парадокс, ловушка для приведений, стоившая пять с половиной миллионов долларов в ценах 1922 года. Результат совместной работы крупного состояния и больного рассудка. Великолепный лабиринт, отделанный золотом и серебром, в котором нельзя жить. Говорят, что дух вдовы все еще обитает в этом доме. Как и призраки тех, кто пришел за ней, чтобы отомстить за свою смерть. Такая вот история вдовы.

— Жуть какая. Она действительно сошла с ума.

— Я бы не стал определять это так. Не было бы преувеличением сказать, что большая часть создателей произведений искусств, писателей, философов выстраивали свои «усадьбы». В случае с Сарой мы имеем крайнюю патологию, которая видна невооруженным глазом. Любой обыватель скажет, что этот дом — плод больного воображения. На самом деле таких «феноменов» вокруг больше, чем хотелось. Однако далеко не каждый может разглядеть подобное. Когда, вместо того чтобы пойти к психиатру, человек садится и пишет книгу, то на свет рождается такой вот «культурный» уродец. Каждая строчка которого является диагнозом для того, кто это писал. Сара не была одинока в своем стремлении спастись от внутренних демонов не тем путем, которым следовало это делать. Но самое неприятное во всем этом даже не это.

— А что?

— То, что те, кто не видит этой изнанки, воспринимают это «произведение искусства» за чистую монету. Размышляют над рассуждениями, написанными шизофреником, думая, что читают великого философа. Слушают бредни какого-нибудь человеконенавистника в ток-шоу, которого считают борцом против глобализации. Смотрят спектакли, в которых играют закоренелые вуаеристы. Да много всего, сама присмотрись…

— Ну и что? Люди всегда любили поглазеть на уродов. В каждом цирке есть карлики…

— Цирк цирком, а хуже всего, что, например, вся мировая военная промышленность стоит, по сути, на двух архаичных столпах — на страхе перед чужаками и страхе потерять свою власть среди своих. В результате сотни тысяч людей в этом мире заняты изобретением и производством орудий убийства себе подобных. По большому счету они живут внутри такой вот усадьбы и большую часть времени не понимают, что существуют в лабиринте, сделанном из чужих фобий…

Олаф говорил о французской литературе прошлого века, о том, что ее сделали сифилитики и шизофреники, что на весь девятнадцатый и двадцатый век в этой литературе было только два нормальных человека — Дюма и Сент-Экзюпери. Первый был прагматиком, догадавшимся сделать из нее конвейер, дававший неплохие деньги, а второй занимался настоящим мужским делом и писал в перерывах между полетами. И то и другое было правдой только отчасти, но Эрике нравилась его легкая ирония.