Отчет Брэдбери - Стивен Полански Страница 47

Второй случай: организация Анны считала, что клонам, по крайней мере взрослым мужчинам, проводят курс психотропных препаратов для того, чтобы подавить их сексуальные потребности, в данной ситуации гомосексуальные. Оказалось (мы поняли это по поведению клона, а также из его обмолвок), дело обстоит совсем не так. То ли правительство не видело в сексуальных потребностях клонов никакой угрозы себе, то ли находило какие-то практические преимущества в политике невмешательства, сексуальной активности мужских клонов было позволено развиваться естественным путем. После нескольких месяцев наблюдения за клоном и разговоров с ним мы с Анной убедились, что среди мужских клонов царил необузданный гомосексуализм, порой довольно жестокий. Мы были уверены, что с ранней юности (скажем, лет с тринадцати) моего клона периодически вовлекали в содомию, а также заставляли заниматься оральным сексом со взрослыми, более сильными клонами. Потом, став старше и сильнее, он сам насиловал и принуждал к оральному сексу клонов моложе и слабее себя.

Мы выехали из отеля «Бонсекур» в полдень — мы были до отвращения послушны — и двинулись на запад, в Оттаву. Был понедельник, 24 августа, день, когда я должен был встретиться со своим клоном. Может показаться странным, что я упорно продолжаю так его называть, хотя это означает ответственность, соучастие. Мы пытались использовать имя, которое организация Анны выбрала для его водительских прав. Насколько мы поняли, пока он не оказался в нашем мире, у него не было имени. Возможно, он не знал никого, у кого было бы имя, вообще не знал имен собственных и не знал, что это такое — имя собственное. В этом отношении он был младенец. Хотя уже знал названия определенных предметов. (Такая же разница есть в использовании человеческих имен. Разница между словом «стул», «стул Морриса» и, скажем, «Бад». Разница — я не философ — между «что это» и «кто это».) Вначале мы употребляли его новое имя — Алан Грей — при каждой возможности, чтобы он мог назвать себя в том случае, если потеряется и его найдут. По-моему, так делают родители со своими малышами. Мы указывали на себя и произносили свои имена. Я указывал на Анну и говорил «Анна». Она указывала на меня и говорила: «Рэй». Я указывал на себя, и так далее. Клон быстро выучил наши имена. (Должно быть, у клонов есть врожденная латентная генетическая способность к присвоению имен.) В его присутствии мы называли себя не Анна и Рэй, и не Оливер и Джейн, а произносили наши настоящие имена. (Один раз, только один, Анна предложила: поскольку мы делаем вид, что мы семья, и чтобы дать клону, как она сказала, «более уверенное чувство принадлежности», мы могли бы называть друг друга «мать» и «отец». Я отказался от ее идеи.) Мы указывали на него и говорили: «Алан». Я уверен, он понимал, что мы ему предлагаем, но нам ни разу не удалось убедить его показать на себя и произнесли имя «Алан». Нам тоже было сложно звать его Аланом или Элом, никак не удавалось придумать более подходящее и естественное имя. Однажды Анна попыталась вспомнить имя Сонни. Несколько раз я случайно называл его «Малыш». И то, и другое совершенно ему не подходило, «Малыш» было настолько неуместно, что это было даже забавно. Поэтому все осталось по-прежнему. Когда клону приходилось сталкиваться с другими людьми (таких было несколько человек), мы продолжали называть его Аланом Греем.

Мне кажется, он не считал или не мог настолько осознать свою личность, чтобы носить имя. Он не возражал, когда мы называли его Алан или Сонни, не возражал даже против Малыша; казалось, его вовсе не заботит, как мы его зовем. Сам он никак не реагировал, когда мы предлагали ему самому выбрать себе имя.

В чем же заключалась моя проблема? Может, в том, что я не мог думать о нем как о полноценной личности, полноценном человеке, независимо от желания относиться к нему по-другому? Без сомнения, это печально, но когда кто-то впервые сталкивается с таким явлением, его можно понять. Итак, у клона не было имени.

В дальнейшем я буду называть его Аланом.

Я захотел вести машину. День был пасмурным. К полудню стало жарко, воздух был влажным. Зеленая машина — мы чертовски прогадали при обмене — казалась консервной банкой, в ней еле-еле работал кондиционер. Мне не хватало прочного и удобного грузовика Анны. Нам велели нигде не останавливаться по пути, но после часа монотонной езды по шоссе, в духоте, я стал клевать носом, глаза закрывались. Я свернул на обочину, и мы с Анной поменялись местами. В дороге мы почти не разговаривали, и я был рад тишине. «Хвоста» за собой мы не заметили.

Мы приехали в Оттаву меньше чем за два часа. Нам потребовалось время, чтобы найти Фриэл-стрит и дом, где нам предстояло жить следующие три месяца, но все равно мы просидели в машине перед домом еще как минимум полчаса до указанного срока. Я предлагал войти в дом, невзирая на чертово время, хотя мы оба знали, что это лишь бравада. Чтобы помочь мне не уронить достоинство — ей это отлично удавалось, благослови ее Бог! — Анна предложила проехаться по соседним улицам и посмотреть, где тут что находится.

Мы вернулись на Фриэл-стрит в три часа. Минута в минуту. Высокий — мы так и не узнали его имя — ждал нас перед домом на тротуаре.

Он помог нам вытащить из машины сумки.

— Отныне, — сказал он Анне (та же тонкая тактика исключения меня из беседы), — при любой возможности оставляйте машину за углом или на квартал дальше, хорошо?

Здание стояло в ряду таких же трех-четырехэтажных домов из красновато-коричневого камня, построенных в двадцатых или тридцатых годах прошлого века. Как и у соседских домов, ко входу вела бетонная лестница из восьми или девяти ступенек. В доме не было лифта, даже грузового. К счастью для меня, наша квартира оказалась на втором этаже. Она располагалась в глубине дома и окнами выходила в неожиданно просторный внутренний двор, общий с соседними зданиями. В одной его части, отгородив ее кирпичной стеной, квартиросъемщики разбили небольшой общий огородик с дюжиной маленьких прямоугольных грядок. На этом участке Фриэл-стрит стояли только жилые дома, она была тихой и хорошо сохранившейся, усаженной большими тенистыми деревьями. Мне это место сразу понравилось. Анне тоже.

— Здесь хорошо, — проговорила она.

— Не сомневаюсь, — кивнул Высокий. — Вам здесь должно быть удобно.

— Сколько времени нам здесь оставаться? — поинтересовался я.

— Не могу сказать.

— Потому что не можете, — уточнил я, — или потому что не хотите?

— И то, и другое, — сказал Высокий. — Давайте возьмем сумки и поднимемся в дом.

Я поднял по лестнице свою сумку. Высокий взял сумку Анны. В вестибюле — небольшом пространстве, где висели почтовые ящики, — на каждом из четырех этажей находилось по три квартиры. Высокий опустил сумку Анны на пол. Он встал спиной ко входной двери, загородив ее.

— Прежде чем мы поднимемся, — обратился он к Анне, — я должен вам кое-что сообщить. Боюсь, вы найдете клона не таким, каким он был у вас.

— В каком смысле? — уточнила Анна.

— Да во всех, — ответил Высокий. — Я вот что хочу сказать. С ним постоянные проблемы. Просто маленький говнюк.