Петля Мебиуса - Илья Новак Страница 47

– Ну, он вспоминает, – кивнул Манок. – Разве это плохо?

Не поворачиваясь к ним, Чина сказал:

– Чтобы осознавать окружающее как реальность, нужно постоянно принимать информацию из этой реальности. Только таким способом становится понятно, что ты – это ты.

– Информацию? – Манок задумался, вспоминая уроки библиотечки. – Но он все видит и слышит, – неуверенно возразил мальчик.

– Репродуктивная сеть полностью опутала его мозг, – пояснил Десадо. – Что-то там сместилось, и он постоянно видит картины. То ли измышленные сетью, то ли когда-то реально происходившие. Но информация через глаза, уши и ноздри тоже поступает. Одно накладывается на другое, а вот что получается в результате… Наверное, Ву погиб, забудьте о нем. Чезарио, где пакет?

– Мы идем туда, – решил Чина, вставая. – Но я не знаю точно, где находится клиника. Вы проведете нас в это место? – Он повернулся к Манку.

– Какое место?

– Бывшая клиника, второй корпус. Она где-то здесь, в Верхнем Слое Барвисто.

Манок подумал.

– Ладно, проведем. Цеп там бывал… – Он замолчал, переводя вопросительный взгляд с Чины на Десадо.

– Что ты хочешь за это? – уточнил Младший. Он не спрашивал, что хотят остальные, он уже понял, что вес имеет только мнение Манка.

– А что вы можете дать?

Десадо предложил:

– Деньги? Я богач, я мог бы…

– Это что?

Десадо замолчал.

– Тогда, если хочешь… – начал Чина, но Манок перебил:

– Что вы ищете?

Чина растерянно взглянул на Десадо, но тот не спешил с помощью. Чезарио рискнул:

– Произведение искусства.

Некоторое время Манок молча взирал на него, потом сказал:

– Я… – И достал из кармана электронную библиотечку.

Чина наблюдал за мальчишкой, который долго читал что-то с экрана, шевеля губами, а потом показал его Чине:

– Вот, тут их два. Ты о чем?

ПРОИЗВЕДЕНИЕ

1. Создание, продукт труда, творчества.

2. Результат, итог умножения.

– В первом значении, – сказал Чина. – В смысле – продукт творчества.

– А здесь даже три…

ИСКУССТВО

1. Творческое воспроизведение действительности в художественных образах.

2. Умение, мастерство, знание дела.

3. Дело, требующее умения, мастерства.

– И тут первое.

Манок повернул к себе экран, наморщив лоб, перечитал, постучал по клавиатуре и опять повернул экран к Чезарио:

– Вы идете за продуктом воспроизведения действительности в художественных образах. Это что?

Чина снова растерянно покосился на Десадо, пытаясь сообразить, как втолковать кому-то, что такое искусство. Он неуверенно поднял руку и указал длинным тонким пальцем на замотанного в пальто ребенка.

– Она постоянно что-то бормочет. Что?

Манок оглянулся на Ену и пожал плечами:

– Она поет.

Чина кивнул:

– Да, мне так и показалось. А что она поет? Нет, понятно. Песню. Но о чем она поет?

– О… обо всем, – сказал Манок после паузы. – О том, что вокруг. Обычно плохо слышно, но если разобрать…

– Ну вот. Она творчески перерабатывает действительность и по-своему воспроизводит ее. Понял?

Манок еще раз оглянулся на Ену. Та сидела на голубых плитках в луже воды. С приоткрытым ртом.

– Правда? Она что-то пере… рабатывает и вос-про-из-водит?

– Да.

– Так вы идете за песней?

Чина Чичеллино Чезарио признал свое поражение, и в разговор вступил Десадо:

– Воспроизводить можно по-разному. И собственно, в твоем компьютере не совсем правильная формулировка. Искусство – это… э-э… создание своих представлений. Своих – очень важно. И не обязательно в песне. Это может быть… ну…

– Картина, – вставил Чина. – Там, в корабле, когда мы бежали вниз, я успел заметить на стенах…

– Голые женщины.

Все умолкли и посмотрели на Цепа. Цеп засопел и отвернулся.

– Там были голые женщины, – согласился порозовевший Манок. – На стенах рамки, а в них… Хотя не на всех. Еще какая-то еда. Эти тоже интересные. А еще скучные, с какими-то домами. И деревья. И еще девочка на шаре. Она так, ничего…

– Вот, это и называется картиной, – согласился Чина. – Можно сочинять песни, рисовать картины… или делать пакеты. Это тоже искусство – искусство настройки динамического самоуправления сверхсложных электронно-механических систем. Я сделал пакет. Такая коробка из полимера, одна сторона прозрачная, а в ней… Передал свое представление о мире, которое было у меня в тот момент. Я тогда отравился сигаретами, перекурил… В пакете – электронная вселенная.

– Я не понимаю.

– Не важно. Если ты…

– А зачем? – перебил Манок.

Чина уже начал нервничать.

– Я не мог по-другому, – беспомощно пояснил он. – А зачем она поет? Просто…

Манок мотнул головой:

– Нет, не это. Это я понимаю. Тебе захотелось – ты сделал. Но зачем тебе идти туда? Ты сделал его, и ладно. Зачем оно тебе теперь? Что тебе даст это… – он пошевелил губами, – произведение искусства?

Десадо в упор посмотрел на Чину. Тот, теряя хладнокровие под двумя пристальными взглядами, отступил и чуть не свалился в бассейн. Внезапно вернулся его обычный психоз. Он заозирался, морщась и похлопывая себя ладонями по вискам. На Корабле осталось множество клочков его «я», и теперь желание вернуться туда овладело им. Всю жизнь тонкие пласты его личности отслаивались, оставаясь в тех местах, где он пробыл дольше нескольких минут. Иногда – особенно в то время, когда он творил, – ощущение исчезало и он был счастлив. Творчество словно укрепляло его. Но в те дни, когда он не работал над чем-то новым, пласты отслаивались один за другим. Бывало, он почти видел их: стеклянные маслянистые листья, похожие на капустные, мягкие и нежно-розового цвета. В Западном Сотрудничестве он проезжал несколько станций в струнном вагоне, выходил, оглядывался… на сиденье оставались пласты – под удивленными взглядами пассажиров он в последний момент вбегал обратно. Чина вставал со стула, делал два шага, смотрел назад… на стуле лежали пласты – он поспешно возвращался и присаживался опять, чтобы впитать их. Он возвращался к кассам, где покупал билеты на сикорски; выходя из сикорски, поворачивался, спорил с охранником на трапе, бежал к своему месту за якобы забытой вещью… там оставались пласты, и он собирал их. Чина не любил менять место жительства. Всякий раз, переезжая куда-нибудь, он целый месяц боролся с мучительным желанием раз за разом возвращаться на старое место, сплошь усеянное нежно-розовыми клочьями его «я».