На тропе войны - Юрий Соколов Страница 47

— Потому, что когда-то он и был столицей королевства. И само оно называлось Каритекским, а не Оргойским. Разве тебя не удивляло, что Генриха принято именовать «его высочество», хотя такое обращение используется лишь по отношению к членам королевских семей, в основном к принцам и принцессам?

— Ну-у-у, знаешь ли! Я в подобных тонкостях и близко не разбираюсь!

— А пора бы уже, — ворчливо заметил Люцифер. — Так вот: Генрих — принц крови, последний из представителей старого королевского дома. Его мать умерла при родах, а отец — когда мальчику было всего два года. Опекуном стал Бальдур — и оттерев законного наследника, сам сел на трон.

— Вон оно что! И как восприняли смену династии оргойские… то есть тогда еще каритекские дворяне?

— Многие были недовольны. Более того — возмущены. Однако к тому времени, когда стало ясно, что Бальдур узурпировал престол и по доброй воле от власти не откажется, он уже успел показать себя великолепным правителем, за что и получил свое прозвище. Собственно, лучшего владыки у государства не было за всю его историю. Число сторонников достигшего совершеннолетия принца постепенно уменьшалось, а Бальдура — наоборот, росло. С каждым годом становилась реальнее угроза войны с империей. Все знали, что столкновение неизбежно произойдет, а перед этим случилось еще несколько войн, в каждой из которых Бальдур показал себя блестящим главнокомандующим… В общем, в конце концов Генрих оказался вынужден отречься от короны. Под его рукой осталась лишь бывшая столичная область. Доходы с нее не могли обеспечить равное былому благополучие Каритека, привыкшего жить на широкую ногу. Раньше в город стекались деньги со всей страны, экономить их не очень умели. Пришлось научиться, а пока учились, Каритек изрядно обветшал.

— А потом?

— Потом Генрих нашел Герхарда, и вскоре тот стал главным магом. Бальдура запустение бывшей столицы и бедность Генриха вполне устраивали. И герцогу пришлось изворачиваться как ужу в петле, чтобы поправлять свои дела, одновременно избегая королевских санкций. Понятно, что Бальдур был бы не прочь совсем избавиться от претендента на престол, и не сделал этого лишь потому, что сделать никак не мог. А теперь попал в зависимость от него, словно чересчур увлекшийся курением талмифоры колдун. Генрих полностью себя обезопасил постоянной отправкой рекрутов на войну и бесчисленных накопителей с маной в столицу. Без того и другого державе уже не обойтись. Дворянство вновь воздает Генриху королевские почести, вместе с тем выражая преданность Бальдуру, и молится всем богам, чтоб эта пара не вздумала делить престол сейчас. Покойный Филипп, граф Хармский, не раз заявлял, что в случае конфликта следует немедленно казнить обоих и отдать корону кому-нибудь третьему. Ибо любая усобица в Оргое тут же принесет победу Мадуару.

— Солидарен с Филиппом. Хотя согласно официальной версии как раз я его и отравил, порушив в самую тяжкую для страны годину сей столп пламенного патриотизма. Я, видишь ли, несмотря ни на что, в том числе и на сей гнусный поклеп, поддерживаю оргойцев. Не они ведь напали на империю — она на них. А они выстояли. И продолжают держаться, хоть слабее.

Впереди показалась вроде бы полянка. На самом деле — перекресток Западной военной дороги с еще какой-то. Тоже мощеной, а значит, бывшей некогда важной. Невидимые каменные плиты мешали растительности полностью захватить и ее. Слева возвышался обелиск с надписями, заменявший дорожный указатель. Но не он привлек мое внимание, а легкое дрожание воздуха на перекрестке, словно над асфальтом в солнечный день. Чего происходить точно не могло. Лесная подстилка не нагревается как асфальт. Особенно под кронами деревьев, и когда небо в тучах

— Ты это видишь? — спросил я, останавливая некрокиборга.

— Что именно? — уточнил Люцифер.

— Значит, не видишь. Иначе понял бы, что мне не нравится.

— Если тебе что-то не нравится, мне оно тоже не нравится. Объехать его можно?

— Можно. Однако я хочу знать, что это такое. Постоянно тут висит или только возникло? Как бы не поволочилось за нами следом, если вздумаем его избегать.

Я вытащил из колчана стрелу и приготовил лук для стрельбы через смотровую щель. Искать потом по зарослям арбалетный болт было бы проще — так он и стоит дороже, и расстроишься больше, коли все же не найдешь. А если предчувствие меня не обманывает, после пролета по перекрестку любой снаряд окажется потерян.

— Отойди назад! — приказал я Люциферу. — За костомеха.

Конь послушался. Я выпустил стрелу — она нырнула в подозрительное марево и исчезла в ярчайшей вспышке. Громыхнуло как при взрыве крупнокалиберного снаряда. Деревья вокруг качнулись, точно пытаясь уклониться от летящих в них языков пламени. Когда рассеялся легкий дымок, ничего подозрительного впереди уже не было. Воздух вел себя как обычно. То есть стал прозрачным. Не дрожал, не искажался, не напоминал о своем существовании другим образом.

Я подождал возобновления убийственного феномена. Не дождался, и вывел костомеха на перекресток. «Говорящие часы» поздравили меня с улучшением сверхчувственного восприятия и предложили посмотреть прогресс отдельных навыков, подкорректировать приоритеты при необходимости. Я отказался. Мне еще с этим восприятием разбираться и разбираться. Пока и так шикарно, без коррекции. А изменишь что-нибудь от балды — может, уже не настолько шикарно будет. И на следующем перекрестке от нас мокрого места не останется — все испарится.

Надписи на обелиске были сплошь на незнакомых языках: обычай писать сперва на общем языке, а уж потом на остальных, в Гинкмарском королевстве игнорировали. Ковыряться в базах и мучаться с переводом я не стал — все равно написанное давно не актуально, а лингвистических способностей у меня как у землекопа. Но сам обелиск напомнил кое-что читанное в детстве. О витязе на распутье.

— И поехал он по дороженьке, где убиту быть, — пробормотал я.

— Это ты какое-то сказание цитируешь? — спросил Люцифер.

— Да. Был в моем мире один славный воин — звали его Илья Муромец. Он с равным удовольствием дрался с врагами родины и монстрами, раздавал военную добычу вдовам и сиротам или пропивал ее в кабаках стольного града Киева с первыми попавшимися алконавтами. Время от времени хамил великому князю Владимиру, за что тот сажал его в темницу лет на двадцать или тридцать. Потом выпускал досрочно — когда очередная половецкая, татарская или еще какая орда шла на Русь, а останавливать ее было некому. Илья, бывало, подолгу ломался, но все же выходил, потому что сидеть на казенных харчах ему было скучно, да и руки чесались кому-нибудь навалять. Делать-то он больше ничего не умел, кроме как воевать, потому что силищей обладал непомерной, в мирных областях неприменимой. Когда-то давно, в самом начале, он пробовал поля пахать, однако так сильно налегал на соху, что выворачивал наружу глину и прочую неплодородную геологию из самых глубин матушки-земли. На полезные ископаемые спросу в округе не было, и родители посоветовали Илье попробовать себя в ратном деле, пока он им все земледелие не угробил. Илья попробовал — понравилось. Он совершил множество подвигов и прославился, но однажды впал в депрессию, сел на коня и потащился куда глаза глядят. Дотащился до распутья. Видит — камень. А на камне том написано: «Кто направо поедет — тому убиту быть, кто налево поедет — тому богату быть, а кто прямо поедет — тому женату быть». Ну, он взял и поехал направо.