Паноптикум - Элис Хоффман Страница 46

– Заходи, – предложил Бонавита зрительнице.

Сердце Коралии ухнуло куда-то очень глубоко. Но тут она вспомнила свой сон, в котором сначала боялась спрыгнуть с утеса, а потом, вместо того чтобы разбиться насмерть о землю, оказалась в своей родной водной стихии.

Она вошла в клетку.

– Не бойся и не кричи, – тихо предупредил Бонавита. – Не обращай на него внимания.

Коралия не шевелилась и затаила дыхание. Лев изучающе посмотрел на нее и медленно приблизился.

– Я так и знал. В тебе есть внутренняя храбрость, – сказал Бонавита, очень довольный тем, что правильно оценил ее характер.

От льва пахло соломой и дикими просторами. Он потерся головой о Коралию, и у нее возникло ощущение, будто в ней самой раскрылись дикие просторы. Ей казалось, что вся ее жизнь до этого момента была лишь сном, и только теперь она наконец открыла глаза.

Бонавита окликнул Принца и хлопнул в ладоши, и тот рысцой направился на свою подстилку. Коралия вышла из клетки, чтобы дрессировщик мог принести льву завтрак – наполовину замороженную коровью тушу. Зверь накинулся на тушу и принялся жадно и умело ее грызть. Коралия заметила, что к ее юбке пристали золотистые и черные шерстинки. Сердце у нее все еще стучало, но она была вне себя от радости, что так близко пообщалась со страшным хищником, тем более таким знаменитым, как Принц.

Коралия спросила Бонавиту, как это он не боится льва, особенно после того как другой лев уже нападал на него.

– О, я боюсь, – ответил дрессировщик. – Он запросто может разделаться со мной, если захочет. Я знаю это, и он знает. Но со львом, который напал на меня, плохо обращались до того, как он попал ко мне, а Принца я растил с самого его рождения. Между нами существует особая связь, построенная на доверии, и она сильнее его природы – да и моей, наверное, тоже.

Коралия спросила, не опасается ли жена Бонавиты за его жизнь, бывая на представлениях, где он выступает в окружении десятка тигров и леопардов.

– Жена и дочь понимают, что с этим ничего не поделаешь. Я по собственному опыту знаю, что у человека может быть только одна большая любовь, и я свою выбрал уже давно. Но я стараюсь быть хорошим мужем и хорошим отцом.

Коралия была уверена, что настоящая любовь абсолютно не похожа на то, что происходило с ней в жизни, на непристойности в выставочном зале, на тени на стенах, на скрип пола в загоне спокойной и терпеливой черепахи, на мужчин, покушавшихся на нее из-за стекла, которых она воспринимала как какие-то фикции, а не людей из плоти и крови.

Дрессировщик считал ее храброй, но в повседневной жизни Коралия по-прежнему вела себя как подопытный кролик. Гнев ее обращался против нее самой, и раны она наносила самой себе. Она в ярости втыкала булавки в собственное тело, подобно Человеку-игольнику, работавшему у них уже несколько лет. Но тот пил настой из крапивы, ежевики и лотоса, который препятствовал кровотечению, а у Коралии, в отличие от него, раны кровоточили и болели. По вечерам она подсовывала отцу большие кружки рома, чтобы он дремал, и в доме царили мир и покой. Иногда ей приходило в голову, что ей ничего не стоит подмешать в ром мышьяка, который хранился в сарае и использовался против крыс. Потрясенная этими кровожадными помыслами, она убегала из дома.

Хотя наступила весна, по вечерам было сыро и холодно, темнота опускалась на город серо-пестрыми пластами, напоминавшими рыбью чешую. Коралия пошла на берег моря, туда, где училась плавать. Вода неудержимо притягивала ее, она чувствовала ее у себя в крови, жгучую, как соль. Здесь, в царстве песка и морской воды, ей всегда открывался весь мир. Если отец хотел сделать из нее послушную дочь, думала она, ему не следовало подпускать ее к океану. Океан придавал ей силу, удивлявшую ее. Возможно, она все-таки тоже «живое чудо», а не бесхребетное существо. Когда Коралия недавно поглядела на себя в зеркало, ей показалось, что она видит ряд полосок у основания шеи. Разумеется, это были не жабры, как в ее снах, а просто голубые пульсирующие вены, но мысль о жабрах все же не оставляла ее.

Сгущающаяся тьма постепенно расцвечивалась звездами. Пляж, по которому летом невозможно было пройти, не наступив на ногу загорающего, теперь был пуст. Только охотники на моллюсков, работавшие при свете фонарей, переговаривались у куч найденных раковин. Было время отлива, в воздухе висел запах водорослей. В темноте Коралия разделась до нижнего белья и сняла ботинки. Ей нравилось ощущать, как движимый волнами сырой песок тянет ее в мир, с которым она могла бы слиться. Вода прибывала и вскоре дошла Коралии до пояса. Поверхность воды была покрыта фосфоресцирующей пленкой крошечных существ, невидимых глазу и незаметных при свете дня. Человек же, наоборот, в темноте оставался самим собой, но был невидим. Пропитавшись водой, Коралия погрузилась в размышления. Она стояла рядом со львом. Может быть, она и вправду храбрее, чем кажется? Она оделась и пошла домой. Подойдя к дому, она тихонько юркнула в дверь, оставила испачканные в песке ботинки в прихожей и повесила плащ на крючок. Вода научила ее двигаться легко, и она бесшумно проплыла по коридору. Профессор закончил свои дела в мастерской и, утомившись, поднялся в библиотеку, где раскинулся в кресле и уснул. Коралия понаблюдала за ним с порога комнаты. Он спал глубоким сном и казался вполне довольным собой и миром, который считал принадлежащим ему одному. Подойдя к спящему, Коралия осторожно вытащила ключи из его кармана. Она часто сидела рядом с черепахой и научилась задерживать дыхание и сердцебиение, приближая их к ритму морского существа. То же самое она проделала и сейчас.

На кухне сверкала белая эмалированная плита. В кастрюле был нетронутый ужин, оставленный Морин. Коралия босиком спустилась в подвал. Земляной пол здесь лишь время от времени подметали, по углам возились мыши. Пахло землей и корнями с примесью острого запаха химикатов. Коралия вставила два ключа в два замка и одновременно повернула. Раздались два негромких щелчка. Она дала глазам привыкнуть к темноте и перешагнула порог. Запах формальдегида усилился, вытеснив все остальные. На полках вдоль рядов пожелтевших книг стояли банки с зубами. Рядом был стеллаж с инструментами – молотками, шилами и пилами – от крошечных, которые могли бы поместиться на ладони ребенка, до огромных, использовавшихся при валке леса. Вечер сам по себе был сырой, а в подвале, где воздух был пропитан испарениями скипидара и смолы, сырость была особенно ощутимой. На столе стояли также бутылки с вязким, похожим на деготь веществом, из которого Профессор скатывал шарики и заполнял ими трубку, издававшую при курении едкую вонь.

Почти весь стол был занят деревянным ящиком. Коралия приблизилась к нему, считая про себя секунды, как будто это занятие могло прогнать страх. Она сдвинула крышку ящика и увидела, что он заполнен кусками окиси углерода, похожей на снег и медленно испарявшейся. Коралия разогнала испарения и разглядела в глубине отблеск светлых волос, намек на человеческую плоть. Это была утонувшая девушка, ее кровь была заменена формальдегидом, а ее мир превратился в лед. Она нашла вечный покой в этом ящике, который гораздо полезнее был бы в порту, где в него погрузили бы пеламиду или макрель для доставки на рынок. Коралия закрыла ящик и, отвернувшись от этого гроба, стояла, дрожа, с ощущением, что это ее обработали химикатами, выпустив из нее всю кровь. Затем она без колебаний отправилась искать дневник отца, подгоняемая желанием узнать его планы. В комнате было темно, и она долго шарила в ящике письменного стола, прежде чем нащупала гладкую сафьяновую обложку. Ей хотелось прочитать весь дневник, но сейчас на это не было времени. Быстро пролистав страницы, она нашла последнюю запись. Она была сделана в этот же день любимыми чернилами отца сине-фиолетового цвета, цвета воды.