Сфера - Дейв Эггерс Страница 45

– Ты симпатичный, – выдавила Мэй. Ей хотелось выплакать всю душу.

Фрэнсис щурился на портрет, будто надеялся отыскать некие разгадки, если подольше посмотреть.

– Где это? – спросила Мэй.

– Без понятия.

– Ты не знаешь, где жил?

– Ни малейшего. Даже фотографии – уже редкость. Не все опекуны дают фотки, но если дают, то такие, по которым их не вычислить. Ни фасадов дома, ни адресов, ни названий улиц, никаких достопримечательностей.

– Ты серьезно?

Фрэнсис посмотрел на нее:

– Опека так устроена.

– Почему? Чтоб ты не смог вернуться?

– Правила такие. Ну да, чтоб не вернулся. Они тебя держат год, на этом все, и они не хотят, чтоб ты опять заявился к ним на порог, особенно когда ты уже старше. Дети разные, бывают тяжелые случаи, и семьям приходится думать, что будет, когда детки подрастут и их выследят.

– Я и не знала.

– Ага. Система дикая, но смысл есть. – Он допил саке и пошел сменить музыку.

– Можно посмотреть? – спросила Мэй.

Фрэнсис пожал плечами. Мэй полистала, ища опознавательные знаки. Но на десятках фотографий – ни адресов, ни домов. Либо интерьеры, либо анонимные задние дворы.

– Наверняка кто-то был бы рад, если б ты проявился, – сказала она.

Заиграла другая песня – старый соул, Мэй не помнила названия. Фрэнсис сел рядом.

– Может быть. Но это против уговора.

– И ты не пытался? Есть же распознавание лиц…

– Не знаю. Пока не решил. Я для того это сюда и принес. Отсканирую завтра, погляжу. Может, найду кого. Но вообще я ничего особо не планирую. Пару дыр заполнить.

– Ты имеешь право знать хотя бы какие-то базовые факты.

Мэй полистала альбом и остановилась на портрете Фрэнсиса – не старше пяти, маленький, по бокам две девочки лет девяти-десяти. Конечно, сестры, которых убили, и Мэй хотела посмотреть на них, хотя не понимала отчего. Неохота подталкивать Фрэнсиса к разговору; ясно, что лучше промолчать, он сам должен начать эту беседу, а если вскоре не начнет, надо перевернуть страницу.

Он ни слова не сказал, и Мэй перелистнула; накатило сочувствие. Она слишком сурово с ним обходилась. Он рядом, она ему нравится, он хочет быть с ней, он самый грустный человек на земле. И Мэй в силах это изменить.

– У тебя пульс бешеный, – сказал он.

Мэй поглядела на браслет и увидела, что частота сердцебиений у нее 134.

– Покажи свой, – сказала она.

Он закатал рукав. Она сжала его запястье, повернула. Пульс 128.

– Ты тоже не безмятежен, – заметила она, забыв руку у него на коленях.

– Не уберешь руку – оно еще быстрее запрыгает, – ответил он, и они вместе посмотрели. Пульс подскочил до 134. Мэй затрепетала – вот она, ее власть, доказательство власти, прямо перед ней, поддается измерению. Уже 136.

– Хочешь, я что-нибудь попробую? – спросила она.

– Хочу, – с трудом прошептал он.

Она запустила руку ему в штаны – пенис упирался в пряжку ремня. Мэй пальцем погладила головку и вместе с Фрэнсисом посмотрела, как его пульс взлетел до 152.

– Тебя так легко возбудить, – сказала она. – А если бы правда что-то происходило?

Глаза его были закрыты.

– Ну да, – наконец произнес он, тяжело дыша.

– Тебе приятно? – спросила она.

– Мм-м, – выдавил он.

Власть над ним кружила ей голову. Глядя на Фрэнсиса – руками упирается в кровать, пенис рвется из штанов, – она придумала, что сказать. Пошлость, она бы ни за что так не сказала, если бы кто-то об этом узнал, но при одной мысли она заулыбалась, и ясно, что этот застенчивый мальчик от такой реплики мигом выкипит.

– А что еще можно измерить? – спросила она и кинулась на него.

Глаза его в панике распахнулись, и он принялся сдирать с себя брюки. Но едва спустил их до бедер, с губ его сорвалось нечто среднее между «о боже» и «обожди», он перегнулся пополам, голова задергалась вправо-влево, и наконец, он осел на постели, головой упершись в стену. Мэй попятилась, не сводя с него глаз, – рубашка задрана, пах голый. На ум ей пришел костер – одно бревнышко, все облитое молоком.

– Прости, – сказал он.

– Да нет. Мне понравилось, – сказала она.

– Со мной так вдруг еще, пожалуй, не бывало.

Он тяжело дышал. И тут какой-то норовистый синапс у нее в мозгу связал эту картину с отцом, как отец осел на диване, не умея управиться со своим телом, и Мэй отчаянно захотелось оказаться где-нибудь не здесь.

– Я пойду, – сказала она.

– Да? Почему?

– Второй час ночи, надо поспать.

– Ладно, – сказал он, и его манера ей не понравилась. Как будто он не меньше Мэй желал ее ухода.

Он поднялся и взял телефон, стоявший на шкафу задней панелью к постели.

– Ты что, снимал? – пошутила Мэй.

– Не исключено, – сказал он, и по тону было понятно, что он снимал.

– Погоди. Серьезно?

Мэй потянулась к телефону.

– Не надо, – сказал он. – Это мое. – И он сунул телефон в карман.

– Твое? То, что мы сейчас делали, – это твое?

– И мое тоже. И ведь это же я, ну, кончил. Тебе-то что? Ты даже не раздевалась.

– Фрэнсис. У меня нет слов. Сотри. Сейчас же.

– Ты сказала «сотри»? – шутливо переспросил он, но смысл был ясен: «Мы в «Сфере» ничего не стираем». – Я хочу смотреть.

– Тогда все увидят.

– Я не буду об этом трубить.

– Фрэнсис. Прошу тебя.

– Да ладно тебе. Ты же понимаешь, как это для меня важно. Я не жеребец. Со мной такое нечасто бывает. Мне что, нельзя сохранить сувенир?

* * *

– Да чего тут психовать? – сказала Энни.

Они сидели в Большом зале «Просвещения». Редкий случай – выступит Стентон и обещан почетный гость.

– Да вот психую, – сказала Мэй. Всю неделю после свидания с Фрэнсисом сосредоточиться не удавалось. Видео никто больше не смотрел, но если оно у Фрэнсиса в телефоне, значит, оно в облаке «Сферы» и в открытом доступе. Больше всего Мэй была разочарована в себе. Она допустила, чтоб один и тот же человек дважды так с нею поступил.

– Больше не проси меня стереть, – сказала Энни, помахав каким-то старшим сфероидам, членам Бригады 40.

– Сотри, прошу тебя.

– Ты же знаешь, я не могу. Мы тут не стираем. Бейли психанет. Разрыдается. Ему лично больно, когда кто-то хотя бы подумывает что-нибудь стереть. Бейли говорит, это как убивать младенцев. Ты голову-то включи.