Плоть и серебро - Стивен Барнс Страница 45

Дзнни Хонг затормозил прямо перед ним. Теперь при взгляде на него трудно было поверить, что это тот больной и запуганный мальчишка, которого он встретил в первый свой день на Ананке. Золотистая кожа сияла возвращающимся здоровьем. Прямые черные волосы торчали во все стороны, будто поднятые выпирающей изнутри энергией. Пустую орбиту, где когда-то были опасно инфицированные остатки глаза, прикрывал белый бинт. На бинте был кое-как грубо нарисован черным маркером глаз.

— Ну и гляделка, Дэнни! — показал Марши. — Сам рисовал?

— Да, сэр. Ну, Джимми и Лита помогли.

Марши одобрительно кивнул:

— Хорошая работа. Скоро получишь настоящий.

Глаза были в списке необходимых органов, который он послал в Медуправление. Спасти собственный глаз Дэнни не было никакой возможности; гангрена зашла слишком далеко. Даже с помощью обычной техники имплантировать новый заняло бы не больше часа, но в маленьком корабельном банке тканей не было ни одного. И вернуть зрение женщине, попавшей в вакуум, он тоже не смог, и заменить стекло-стальную линзу в орбите глаза Ангела.

Мальчишка независимо пожал плечами, сунув руки в карманы.

— Наверное. — Он прикусил губу, потом сощурил на Марши здоровый глаз. — А жалко, что вы улетаете.

— Надо, Дэнни, — ответил он мягко. — Есть и другие люди, которым я нужен.

Мрачный кивок:

— Наверное. Я… в общем, я вам хотел один секрет сказать, пока вы не улетели. Лита сказала, что доктору можно сказать все, и это останется секретом.

— Она права. Секреты — часть нашей работы. Какой у тебя секрет?

Дэнни оглянулся, проверяя, что они одни, потом понизил голос до шепота и произнес:

— Я умею читать и писать, сэр.

Марши от удивления мигнул.

— В самом деле? — Он ожидал признаний созревающего подростка о смущающих физических желаниях. У Дэнни как раз был подходящий возраст.

— Да, сэр. Брат Кулак говорил, что детям не надо учить такие вещи, и что он и Бог научат нас всему, что мы должны знать. Но моя мама все равно меня научила. Она взяла у меня обещание никогда никому не говорить. Сказала, что это будет наш маленький секрет. Но я думаю, что вам можно было сказать?

Еще одно из мерзких правил Кулака вылезло на свет. Не первый тиран, который хотел, чтобы его стадо оставалось как можно более невежественным.

Он наклонился и заглянул мальчику в глаза.

— Теперь об этом можно рассказывать всем. — Он взъерошил парнишке волосы. — Бог дал тебе мозги, чтобы ты ими пользовался. Уметь читать и писать — это чудесно. Этим надо гордиться, и этому можно даже помочь научиться другим ребятам.

Дэнни выслушал это очень серьезно.

— Так это не плохо, это не мерзость перед Господом?

Марши покачал головой:

— Нет. Я тебе кое-что скажу, Дэнни. Твоя мама была очень умная и смелая. Зная, как это опасно, она все же передала тебе самое драгоценное, что есть на свете, потому что знала, как это важно. А говорить, что это плохо, — это и есть мерзость перед Господом.

Мать Дэнни умерла год назад, и мальчик остался один в возрасте тринадцати лет и был послан в шахту работать наравне со взрослыми. Джимми и Лита, потерявшие четыре года назад собственную дочь, усыновили его после падения Кулака. Такие семьи возникали по всей Ананке, как упорные цветы, вырастающие из выжженной земли.

— Ты должен ею гордиться и собой тоже. Каждый раз, когда будешь что-нибудь читать, вспоминай ее.

— Я так и делаю. И читаю каждую свободную минуту. — Мальчик остановился, потыкал землю носком ботинка, потом бросил на Марши косой взгляд. — Я и пишу кое-что, — тихо добавил он.

Марши не успел спросить, какого рода «кое-что», как мальчик быстро заговорил, будто выпуская пар, который держал слишком долго. Или решив сказать, пока хватает духу.

— Это я хочу сделать, когда вырасту. Я хочу написать о моей маме. О том, что с ней случилось. И с Джимми, и с Литой, и со всеми остальными. Как вышло, что Брат Кулак сделал нам столько плохого. И как вы переменили Сциллу из ангела в нашего друга, и как это спасло нас всех от Брата Кулака. Я хочу сделать так, чтобы все про это узнали, и если это будет все правильно написано, то никто уже не забудет мою маму и всех остальных, правда?

Марши смотрел на это серьезное лицо в полном замешательстве. Он видел, что мальчик напуган: и тем, что сказал вслух самое заветное желание, и что оно будет смешным, просто его размером и трудностью. Но в лице мальчика читалась решимость достичь цели, несмотря на страх, несмотря ни на что. Как обращенное в прошлое зеркало, это лицо напомнило Марши чувство цели, владевшее когда-то им самим. Быть врачом. Быть самым лучшим врачом. Делать то, чего не могут другие врачи…

Что тут сказать? Что проклятие человечества — забывчивость, и что история — это лишь повторение прошлых ошибок поколение за поколением? Что идеализм — вернейшая дорога к разочарованию, и что чем выше ты метишь, тем вернее упадешь?

— Я… — Он проглотил застрявший в горле ком. — Я думаю, ты прав. Еще я думаю, что твоя мать тобой бы очень гордилась. Я лично горжусь. — Он протянул мальчику серебряную руку. — Удачи тебе.

Дэнни торжественно ее пожал. Рука у него была маленькая, но пожатие твердое и уверенное.

Хотя это было постоянным напоминанием о прошлом, которое Ангел отчаянно пыталась оставить позади, она не могла заставить себя бросить свою прежнюю каморку в боковом приделе церкви. Это было единственное в ее жизни, что не изменилось до неузнаваемости после прибытия Марши и свержения Кулака.

И еще одна была причина ее сохранить. Более темная, более сложная, такая, которая заставляла ее ощущать свою вину и никчемность.

Стыдясь того, что она делает, но не в силах остановиться, она подошла к большому многофункциональному коммуникатору у дальней стены. Пытаясь не обращать внимания на чувство греха, она включила его в активный режим и села на свой тюфяк, держа в руке дистанционный пульт и глядя на метровый главный экран.

Потом она стала сканировать скрытые камеры наблюдения, разыскивая Марши, как когда-то вылавливала признаки праздности и богохульства. Виды пробегали и исчезали на главном экране, щелчки пальца по кнопке были самым громким в комнате звуком.

Наконец она увидела, как он приближается к двери выделенной ему комнаты — дальше по туннелю за импровизированной больницей.

Изображение увеличивалось, пока его голова и плечи не заполнили весь экран. Ангел посмотрела на свою руку и удивилась, увидя палец на рычажке, который давал крупный план.

Она знала, что это неправильно — вот так за ним шпионить, но не могла ничего с собой поделать. С тех пор, как он впервые ее коснулся, впервые назвал ее Ангелом, ее тянуло к нему. И тяга эта была постоянна и непреодолима. Ничего подобного она в жизни не испытывала, и справиться с этим не могли ни стыд, ни страх.