По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов Страница 44

На борту катера кроме нас было еще двое: здоровенный блондин, которого я сразу окрестил Скандинавом, и маленький и худенький чернокожий, стоявший за штурвалом. Последний был занят своим делом и не смотрел в нашу сторону. Скандинав же явно интересовался нами и хотел что-то сказать, но откладывал это на потом. Светило яркое солнце и, если бы не брызги воды, обильно летевшие на нас, было бы нестерпимо жарко. Катер бодро побежал к берегу. Поманеврировав, он лихо, на полном ходу, влетел в маленькую бухточку, которую с воды было совершенно не видно. Он уткнулся носом в песчаный берег, на котором вскоре оказались и мы. Скандинав, увидев, что передвигаемся мы, прямо скажем, неважно, куда-то исчез и вернулся через некоторое время на джипе. С его помощью мы вскоре оказались у широкой лестницы, ступени которой привели нас на веранду большого двухэтажного дома, возвышавшегося над бухтой. Вид отсюда открывался великолепный. У сидящего на веранде берег выпадал из поля зрения. Видна была только бесконечная водная гладь, из которой вырастала тяжелая океанская волна, то и дело с шумом разбивавшаяся о берег. Наверное, именно такого эффекта и добивался строивший дом архитектор.

На этой веранде, в доме и на территории виллы, так мы окрестили свое новое пристанище, нам пришлось провести долгие, казалось, нескончаемые, два месяца. По правде сказать, жизнь на вилле была комфортной. Солнце и море создавали ощущение курорта. Территория виллы – несколько гектаров – была обнесена высоким, глухим забором, по верху которого шли оголенные электрические провода. Наверное, по ним был пропущен ток. Рельеф был сложный. Забор начинался в верхнем углу горной расщелины. Двумя неровными расходящимися линиями он сбегал вниз по двум грядам и упирался в берег, заходя на прибрежные скалы. Купаться можно было только в крохотной бухте, куда через узкий проход в линии прибоя привез нас катер. В верхней части территории виллы в заборе были ворота и маленький домик с навесом, где обитала охрана – несколько чернокожих, одетых в черные же шорты и рубашки с короткими рукавами. У них за спинами висели карабины, с которыми они никогда не расставались.

На территории виллы было еще два постоянных обитателя. Повар – китаец, маленький и сухощавый, и огромный негр. В его обязанности входило подметание немногочисленных дорожек и уборка падающих с пальм веток и листьев. Работы у него было немного, и мы постоянно видели его спящим где-нибудь в холодке. Китаец же, наоборот, постоянно находился в движении. Он либо копошился на кухне, либо работал на маленьком, но очень ухоженном огороде, либо наводил порядок в доме. Его мы никогда не видели спящим и даже долгое время не знали, где он это делает. Потом оказалось, что при кухне был маленький закуток, в котором он жил.

Еще одно лицо было постоянным гостем на вилле – Скандинав. Он действительно был скандинавом. Его звали Олсен. Не знаю, было это именем или фамилией. Он выглядел добродушным и спокойным. Почти такой же крупный, как и наш негр, он был подвижным и даже почти общительным. С ним можно было поговорить, больше было не с кем. Он здесь был начальником. Что-то привозил на своем джипе и иногда оставался обедать с нами.

Вообще, вся эта троица была очень колоритной. Их фигуры вполне могли бы украсить фонтан «Дружба народов» в Москве на ВДНХ, и, попади мы сюда при каких-либо других обстоятельствах, наше пребывание здесь могло стать прекрасным отдыхом. Но вся местная экзотика резко контрастировала с нашим внутренним состоянием и мироощущением. Мы чувствовали себя вырванными, исключенными из своей жизни непреодолимой и чуждой нам силой и помещенными в чью-то другую, которая не имела никакого отношения к нам. Надо мной постоянно довлело ощущение нелепости всего происходящего. Хотелось проснуться и увидеть себя снова в Москве, в знакомой, привычной обстановке. Но видеть это удавалось только во сне, конец которого приносил разочарование. Непрерывно мучило и ощущение вины перед родителями, которые похоронили нас и теперь пребывали в глубоком горе. Мы могли бы избавить их от него, появись снова дома. Было горько сознавать, что это невозможно. Даже если бы мы сбежали отсюда и смогли добраться до Москвы, нас тут же бы схватили, и родители снова бы нас потеряли. Было понятно, что пути назад у нас уже нет. Наверное, для всех было бы лучше, будь там, на фотографии в газете под простынями, действительно наши трупы.

Не понимали мы и чего ждем, сидя здесь на вилле. С того момента, как мы покинули Москву, прошло уже больше двух месяцев. Только наше путешествие из Берлина сюда заняло сорок два дня. Долгим было плавание, или мы где-то останавливались, оставалось неизвестным. Наркотики или какие-то иные препараты, которые нам давали в пути, полностью исключили из нашей памяти этот период. И он в какой-то степени пошел нам на пользу. Притупил ощущения, позволил избавиться от чувства катастрофы. Но за это время Генерал или его люди давно могли бы добраться сюда и объяснить нам, а что же дальше.

Задаваясь этим вопросом, мы автоматически отвечали самим себе на другой: жить или не жить. Ответ был: да, жить. Внутренне мы уже смирились со всем произошедшим и не собирались выпадать из игры, какая бы она ни была. Но внутренние терзания не пропадали. Не хватало и другого – цели в этой новой жизни. Иногда я сам задавал себе вопрос, а была ли какая-нибудь цель в жизни у меня раньше. Похоже, что не было. Но, если и не было цели, то была хотя бы колея. В ней было привычно, удобно и даже комфортно. Находясь в ней, можно было думать, как добраться до очередного поворота событий и даже чуть-чуть управлять ими. Но жизнь каким-то непостижимым образом выбросила нас из родной колеи прямо на край света, оставив из привычных ее атрибутов только еду, кров и одежду, что, с одной стороны, не так уж и мало, но и не много. Возможно, не имей мы и этого, наши мысли шли бы в другом направлении.

В первый же день Олсен, показав нам наши апартаменты и пригласив к столу, попытался разговорить нас. Для начала он предложил выпить и сделал это сам, налив себе полстакана неразбавленного виски. С ним он справился вполне по-русски, одним глотком. Потом налил еще столько же и дальше пил разбавляя. Мы не последовали его примеру. За обедом он спросил, знаем ли мы, где находимся. Я уверенно ответил: в ЮАР, на мысе Доброй надежды, вблизи Кейптауна. Он не выразил удивления и стал расспрашивать, как прошло плавание, как назывался корабль, откуда мы отправились в путь. Мы отвечали междометиями, и он, прекратив расспросы, стал рассказывать нам местные сплетни, которые нам, естественно, были совсем непонятны. Однако мы внимательно его слушали, так как его сплетни и радиопередачи, которые мы начали слушать, были единственными источниками информации об этой стране. Потом, во все время нашей жизни на вилле, разговоры с Олсеном всегда крутились вокруг местных сплетен, многие из которых присутствовали и в радиопередачах. Через какое-то время по нашей реакции на них он понял, что у нас есть еще один источник информации о местной жизни, и это его насторожило. Мы перестали дразнить его, и он успокоился.