Орден Последней Надежды. Книга 2. Святой воин - Андрей Родионов Страница 44

Жанна негромко плачет, эти слезы разрывают мне сердце. Не надо спрашивать девушку о причинах, они очевидны. Мужчины никогда не признают женщину равной себе, как бы родовита и умна она ни была. Даже в двадцать первом веке это так, что уж говорить о пятнадцатом! Каждое решение Жанне приходится буквально продавливать через военный совет армии, то и дело апеллируя к авторитету высших сил, которые якобы подсказали ей, что надо непременно сделать так и никак иначе.

Парадокс ситуации в том, что всякая неудача этими знатными господами тут же приписывается Деве, зато любой успех — себе. Ну как же, ведь вокруг Жанны д'Арк полным-полно непризнанных военных гениев! Вот только где они были раньше, до появления Орлеанской Девы? Тут и герцог Алансон, позорно проваливший битву под Вернейлем, где у французов помимо преимущества во внезапном нападении было вдобавок двукратное численное превосходство, и барон де Рэ, до того проявивший себя лишь в качестве любителя юных пажей, а также в детских жертвоприношениях дьяволу, граф Дюнуа, так позорно обгадившийся во время «битвы селедок», Ла Гир, рыцарь безмерной отваги и отчаянной храбрости, но, увы, не стратег и даже не тактик...

Рыцарская спесь не позволяет им признать, что только Жанне французы обязаны всеми своими победами. Относительно небольшое, всего лишь десятитысячное, войско под командованием Орлеанской Девы гонит в шею британцев, вычищая королевство от английской скверны. Ревнуя и завидуя, вельможи то и дело пытаются вмешаться в командование, и только упорство и решительность девушки не дают свершиться очередной военной катастрофе. Я поеживаюсь, представляя, какая тяжесть лежит на этих хрупких плечах. И поддаваться нельзя. Чуть дашь слабину, позволишь командовать этим храбрым, но отчаянно недалеким господам, и англичане тут же возьмут реванш!

Я громко стучу в дверь.

— Кто здесь? — спрашивает сердитый голос.

— Ваш лекарь, госпожа Жанна, — негромко отзываюсь я.

— Входите, Робер. — Увидев меня, она улыбается как ни в чем не бывало.

Сильный характер, хорошо, что Дева пошла в мать, а не в отца.

— Что привело вас ко мне?

— Хотел бы отпроситься на несколько дней, — объясняю я. — Приближается полнолуние, когда силы лекарственных трав возрастают. Надо бы заготовить две-три охапки. Война еще не кончена, раненых будет много.

— Что ж, неделю я смогу без вас обойтись, — отвечает Жанна и уже без улыбки добавляет: — Только постарайтесь не задерживаться, ладно?

Поклонившись, я поднимаю голову и одними глазами говорю:

«Если бы мог, никогда бы тебя не покинул». И она так же молча отвечает: «Я знаю».

Я отчетливо понимаю, что сплю, но это совсем не важно. Главное сейчас то, что я вновь ребенок, у меня еще все впереди, а мечтам только предстоит сбыться.

И в то же время мне двадцать семь лет, я — тренированный убийца на службе французского королевского дома. Я, ребенок, гляжу на то, кем стал, и ужасаюсь. Во сне мне страшно до дрожи, поэтому я горько плачу. Я понимаю, что потерял себя, забрел не туда в лабиринте жизни. Найду ли из него выход? Никогда мне не вернуться в то светлое, беззаботное время, когда я был ребенком, жизнь летит все стремительнее. Что ждет меня впереди? Удар копья, тусклый блеск меча, тяжелый замах булавы? Или это будет холодный укол кинжала, а может — яд? Люди с моим образом жизни редко доживают до преклонных лет.

Наконец я просыпаюсь, весь в поту. На глазах высыхают слезы, сердце бушует, пытаясь вырваться из клетки ребер. Я ошеломленно кручу головой, постепенно приходя в себя, воспоминание о страшном сне тает, словно теряется в тумане времени.

— Чертовщина какая-то, — недовольно бурчу я.

Вот тебе и выспался, набрался сил перед предстоящим ночным бдением, лучше бы вообще не ложился. Похоже, подсознание пыталось сообщить мне что-то столь важное, что организм испытал настоящий стресс. Ясно, что я упустил нечто крайне серьезное, отчего находятся под угрозой либо моя жизнь, либо безопасность Жанны. Но что именно? Что заставило подсознание забить тревогу? Услышанный обрывок разговора, замеченный обмен взглядами, сплетня, на которую я не обратил внимания?

Я слишком увлекся войной в последнее время, и без меня есть кому побить подлых захватчиков. Десять тысяч здоровенных лбов в громыхающем железе с удовольствием ринутся в сечу за веру, короля и любимую Францию. Ну, приближу я победу на день или два, что с того? Что в двадцать первом столетии люди вообще помнят об этой войне? О ней упомянуто в паре коротких абзацев в школьных учебниках по истории для шестого класса, вот и все, на большее рассчитывать не приходится. Какой-нибудь профессор изучит летопись? Но ведь летописцы, как им и положено, все переврут или перетолкуют иначе, совсем не так, как оно было. Что-то ни одного из них я не видел в действующей армии, опять напишут о происшедшем с чужих слов, из разных версий выберут ту, что покрасивше.

А вот если не уберегу Жанну... Нет, об этом лучше не думать.

Помяв ноющий затылок, я вялым шагом бреду в сторону ближайшей таверны. В гриме и одеянии простого солдата меня не узнает никто из знакомых, а где, как не за кружкой вина, можно узнать все новости? Надо быть ближе к народу, вернуться к истокам, только тогда будешь знать, что на самом деле волнует людей. В двадцать первом веке для тех же целей используются телевидение и Интернет, радио и газеты, в пятнадцатом — только таверны, трактиры да кабачки. Сюда стекаются желающие послушать умные беседы и свежайшие сплетни, здесь собираются усталые путники, которые за угощение и выпивку расскажут все новости. Только тут ты узнаешь, причем с мельчайшими деталями и обширнейшими комментариями, о подлинном завещании германского императора, со всеми шокирующими подробностями тебе поведают об измене любимой жены владыки сарацин, и даже...

— Да не может того быть! — ревет низенький толстый монах в серой рясе.

— Собственными глазами видел! — жарко клянется цирюльник, худой, словно вяленая рыбина. — Вот не сойти мне с этого самого места! — Окинув окружающих пристальным взглядом, цирюльник повышает голос: — Говорят, Дева не в первый раз такое проделывает. В Орлеане подобным же манером она исцелила сотню человек зараз!

А вот это уже интереснее. Захватив с собой кружку вина, я пристраиваюсь поблизости от рассказчика.

Тот, свысока оглядев разинувших рты солдат, подмастерьев и ткачей, надувается как индюк и важно бросает монаху:

— А вы, брат Фабиус, раз не присутствовали при том, то и не спорьте!

— В чем дело? — негромко спрашиваю я у сидящего рядом здоровяка. — О чем это они спорят?

От одежды соседа ощутимо тянет сырым мясом и запахом крови, отчетливо пробивается вонь требухи, словом, присутствует весь набор ароматов, по которым безошибочно угадываем мясника. Руки у детины — как мои бедра, голова с ведро, зато по лицу сразу видно, что это не шаромыжник какой, а человек положительный, верный муж и добрый католик. Наклонившись ко мне, мясник гулко шепчет: