Мир вне закона - Илья Новак Страница 44

Я очнулся от сковывающего тело холода и очень неудобной позы, в которой лежал. Стараясь припомнить, сколько раз за последние сутки терял сознание из-за ударов по голове и взбрыкиваний Советчика, я слегка поворочался, а когда мысли наконец перестали путаться, попытался подсчитать, сколько у меня осталось времени. Когда в последний раз смотрел на таймер, там было что-то около двенадцати с небольшим часов. Переправа… разговор со. Смолкиным… наемники…

Я поморщился, – голова раскалывалась. Нет, ничего не выйдет, тем более я не знаю, сколько времени лежал в отключке после удара Бобуазье. Остановимся на том, что, по словам Чочи, у меня есть время до утра. И его, кажется, предстоит провести здесь, в Леринзье. Кстати, где именно я нахожусь?

Я чихнул и открыл глаза.

Сплетенный из желтых сухих прутьев шар двухметрового диаметра. Сквозь широкие просветы между прутьями видны облака… Несколько ближе, чем обычно. Поднявшись, я осмотрелся.

Шар торчал на конце длинного шеста со ступенями-перекладинами, крепившегося к осевому стволу Леринзье. Хитросплетения города виднелись далеко внизу. Слева и справа висело еще десятка полтора таких же шаров, но, кто в них находился и находился ли кто-то вообще, разглядеть было невозможно.

Я осмотрел конструкцию шара и обнаружил в его верхней части две деревянные петли и тянувшуюся по кругу щель. Таким образом, из шара можно выбраться, вот только накрывающий его колпак примотан длинным прутом, заменяющим замок на обычной двери.

Просунув пальцы в щель, я попытался сначала развязать, а затем сломать прут, но вскоре понял, что без ножа сладить с ним невозможно. Тогда я встал на колени и посмотрел вниз. На натянутом между основаниями шестов полотнище сидел паучник. Я лег и приник лицом к просвету между прутьями.

– Эй ты! – крикнул я. – Слышь, верзила!

Он медленно поднял голову, и я узнал Боба. Смуглое, заросшее черной щетиной лицо хранило спокойствие.

– Так это ты, Боб? – крикнул я. – Хорошо сидим, а?

Он молчал.

– И долго это будет продолжаться?

Меланхолично пожав плечами, паучник отвернулся.

Немного подумав, я избрал линию поведения и стал орать:

– А как, интересно знать, вы затащили мое бесчувственное тело в эту клетку? Вы же не фенголы! Тяжелая, наверное, работенка? Слышь, громила! Поговори со мной!

Он не реагировал, но я не унимался:

– Ты таки стукнул меня по голове, как и обещал. Так что за мной должок, а свои долги я всегда отдаю. Объясни, для чего нас тут держат? Что собираются с нами делать? А по нужде можно выйти – или прямо отсюда…

– Ды можешь задгнудься? – наконец отреагировал он. – Чего верещишь? Не видишь, я думаю.

– О чем? – крикнул я. – О философском наполнении понятия Святой Веревки? Или о мистической двойственности Божественных Шнурков? А может, о блаженстве вечного движения по Бесконечному Канату под аромат улбона и… – Тут я понял, что перегибаю, и изящно закруглился: – Болван!

– Не шуди со свядыми вещами, – откликнулся паучник.

Махнув рукой, я встал. Сильно болела голова, меня то и дело пробирал озноб, а в довершение всего очень хотелось есть, но еще больше – пить.

Я потер слезящиеся глаза, вцепился в колпак клетки и стал изо всех сил трясти его. Прутья затрещали, но не поддались. Шест начал раскачиваться.

– Не дури, Рыжий. Убадешь вниз – расшибешься в лебешку, – равнодушно предупредил снизу Боб. – А не расшибешься, даг я тебя добью.

Я отцепился от прутьев, лег, приблизил лицо к облюбованному просвету и заорал на него:

– Я-не-рыжий-я-блондин! Понял, мохорылый?! Вот щас как плюну на тот дырявый таз, который у тебя вместо башки!

Боба посмотрел на меня, встал и, неторопливо перейдя на другое место, куда я при всем желании не смог бы доплюнуть, снова уселся.

– Эй дам, мля, хвадид, мля, горланидь! – донесся сиплый голос из соседней клетки. – Задолбал, мля, своими воблями!

– А ты тоже заткнись, пенек трухлявый!!! – взревел я, как зверь бросаясь на прутья. Из ближайшей клетки на меня смотрело чье-то лицо. – Тоже мне, затвердевшие, э-э… фекалии ящера-заточника!

– Во гаг бухдид, сучий бодрох! – удивился сиплый. – Я и не слышал дагих, мля, жудгих слов. Даг чдо эдо за сдрашные фегалии? Ды гдо?

– А ты кто? Местный?

– Да. Зовуд – Грандуазье.

– Крантуазье? Крант, значит, – решил я. – А меня – Уиш. Кранты нам, а, Крант?

– Эдо дочно, – согласился он.

– А за что сидишь?

– Я – улбонокрад, – гордо сообщил он. – Лучший сбециалисд в Леризье бо эдому делу. Угнал бозавчера чедырех улбоноб из загона самого большого Мануазье, но, мля, вчера бобался. Набился, мля, и бо бьянке бобался…

– По какой Бьянке? – не понял я. – А, по пьянке… Я здесь тоже, можно сказать, по пьянке. И долго нас тут будут держать?

– Бас – не знаю. А меня до вечера. Вечером выведуд и… мля… – Раздался сиплый вздох.

– И что?

– За гражу грубного болзучего сгота нагазание одно – веревка.

– Святая? – подковырнул я.

– Нет, мля, не святая. Обычная. С бедлей, мля.

– С петлей? Повесят, что ли?

– Гаг бить дать, бовесят… мля!

– Хреново тебе, – посочувствовал я. – Наверное, веселишься теперь?