Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин Страница 44

написал в свое время московский поэт Александр Межиров, воевавший под Ленинградом. Ну не мог он притворяться, когда писал эти свои стихи, физически и духовно не мог. И в благословенную Америку он уехал впоследствии, чтобы оказаться на переднем крае борьбы с проклятым империализмом. Да так, наверное, этой борьбой увлекся, что даже забыл вернуться. Ему простительно, он старенький стал, хоть в конце жизни захотелось по-человечески пожить, да и войну прошел не в генеральских чинах, нюхал портянки в блиндаже и пороховую гарь на поле боя. И после войны особого достатка не увидел. Ведь обещали хорошую жизнь не им, потомкам тех, кто делал революцию, а внукам их внуков, да и то в отдаленной перспективе. Он уехал, а коммунисты, которым он посвятил проникновенные строки, остались. И когда надо было идти вперед, все почему-то переглядываться стали, искать среди себя смелых. И не нашли. Такие дела. Потом, в начале девяностых даже модно стало в партию вступать и правильные слова про партбилет говорить, чтобы на следующий день пригласить журналистов на сожжение этого самого партбилета. Противно! Лютиков в конце жизни радовался, что Бог его от вступления в партию всю жизнь берег, с самой армии, и уберег-таки. И не из-за того, что Лютиков с ней особые разногласия имел. Просто самому Лютикову светлая жизнь не особо нравилась, а при жизни диссидентом стать он боялся, психушки его пугали, а при упоминании о тюрьме он вообще заикаться начинал. Но когда в эти самые диссиденты вся творческая интеллигенция кинулась, ему к мученикам идеи примазываться было стыдно — что ж раньше-то молчал? Вот и теперь в Раю он побаивался — внутреннее сопротивление в нем жило, а наружу ему выплеснуться Лютиков не давал.

— Лютик, ты только с ними не грызись, — печально сказала муза. — Ты же не волк-одиночка, чтобы с этой кодлой справиться. Их же на самом верху поддерживают, сам понимаешь, стая любого порвет. Плюнь, Лютик, живи спокойно.

А не получалось.

Попробуй жить спокойно, когда у тебя на глазах остервенелая стая хороших людей рвет!

А Ваня Спирин к цели шел напрямик, не особо скрывал, что хочется ему хотя бы после смерти поруководить. При жизни им руководили и помыкали, потому как членом он был, даже двойным членом — в одном кармане у него партбилет лежал, а в другом — удостоверение Союза писателей. Поэтому дисциплину Иван Спирин понимал правильно, поэтому райский разноброд и имеющиеся там идейно-идеологические вывихи и шатания ему не нравились.

Иван Спирин сам был ясным и понятным, как аптечная пробирка, потому он и ясности от Лютикова добивался.

— Ты, Вован, меня правильно пойми. Вот ты переживаешь, что на тебя ополчились, баба какая-то тебя во всех смертных грехах обвиняет. А защитить тебя некому, понимаешь? Потому как беззащитен ты, нет за тобой единомышленников, которые могли бы эту бабу вместе с ее защитниками так шугануть, чтобы они долго себя искали, да так и не нашли. Или, скажем, критик на тебя какой ополчился… Ты ведь, Вован, пойми, а ля гер ком а ля гер, одна тусовка тебя хвалит, другая ругает. И дело не в том — нравишься ты или не нравишься кому-то. Они тебя не читали и сроду читать не станут, полистают на досуге, выдернут пару абзацев, что мысли их подтверждают — и готово: одна тусовка в тебе нового Кастанеду видит, другая даже совсем наоборот — распять тебя норовит, а в крайнем случае мечтает на костер послать. Диалектика, дружочек, тут и спорить не о чем. Хочешь крепкие тылы иметь, к нам примыкай. Мы своих в обиду не даем, если они от генеральной линии, конечно, не отходят.

— Да какая генеральная линия может быть в Раю? — не выдержал Лютиков. — Слава Богу, не в России семидесятых живем! Ты оглядись, Ваня, разуй глаза!

Спирин пренебрежительно глянул на товарища.

— Это тебе их разуть надо, — став серьезным, сказал он. — Вроде помер, а чистый ребенок. Что у нас впереди? Нет, ты, Вовка, скажи, что у нас впереди? Правильно, Армагеддон. Последняя битва добра со злом. В чем задача литератора? Вот ты ее не видишь, а я прекрасно вижу. Задача литератора в Раю — настраивать райского жителя на эту грядущую битву. Чтобы он стоял, как под Москвой двадцать восемь панфиловцев стояли! А для этого надо воспитывать в райском жителе правильное отношение к Богу, к загробной жизни, к врагу наконец! А ты думал, что всю оставшуюся вечность станешь стишки безыдейные и жалостливые кропать? Нет, брат, тут все сложнее, тут действительно не дано понять, как наше слово отзовется. Не дано, а прикидывать надо. Чтобы души настроить на последний и решительный, понял? Для того и союз нужен, чтобы шатания идейные прекратить, зажать всех в один кулак, а в нужное время этим самым кулаком… Просек?