Лебединая песнь. Книга 1. Последняя война - Роберт МакКаммон Страница 43

— Я тоже, — признался Джош.

Девочка один раз всхлипнула, но потом перестала, словно бы взяла себя в руки огромной силой воли. Джош потянулся и нашел ее руку. На ней лопнул волдырь. Джош вздрогнул и убрал руку.

— А ты как? — спросил он ее. — У тебя болит что-нибудь?

— Кожу больно. Как будто ее колет и царапает. И в животе у меня болит. Мне пришлось недавно сходить по большому, но я сделала это там, в углу.

— Да, у меня самого тоже болит.

Ему самому тоже хотелось облегчиться, и он уже думал, как бы сделать какую-то систему санитарии. У них была масса консервированных в банках продуктов и фруктовых соков и трудно сказать чего еще, заваленного землей около них.

Прекрати! — приказал он себе, потому что этим оставлял себе капельку надежды.

Воздух скоро закончиться! В их положении нет никакого способа выжить!

Но он понимал, что они находятся в единственном месте, где можно было бы укрыться от взрыва. Из-за всей этой толщи земли, наваленной сверху, радиация не могла сюда проникнуть. Джош устал, у него ломило суставы, но он больше не чувствовал желания лежать и умирать; если он так поступит, то девочке придется остаться здесь замурованной. Если же он поборет изнурение и станет действовать, наведя порядок в банках с едой, он сможет добиться того, что они будут продолжать оставаться в живых еще…

Сколько? Ему было интересно. Еще один день? Неделю?

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Девять, — ответила она.

— Девять, — нежно повторил он и покачал головой.

Гнев и печаль боролись в его душе. Девятилетний ребенок должен играть на летнем солнышке. Девятилетний ребенок не должен сидеть в темном подвале, будучи одной ногой в могиле. Это несправедливо! К чертям собачьим, как это несправедливо!

— Как тебя зовут?

— Сью Ванда. Но мама зовет меня Свон. Как это вы стали гигантом?

Слезы были у него на глазах, но ему удалось улыбнуться.

— Наверно потому, что в детстве я хорошо ел кашку, когда я был примерно в твоем возрасте.

— И от каши вы стали гигантом?

— Ну, я всегда был большим. Раньше я играл в футбол, сначала в университете в Оберне, затем за Нью-Орлеанских «Святых».

— А сейчас?

— Сейчас — нет. Я…

Я борец, — сказал он. — Профессиональная борьба. Выступаю в роли плохого парня.

— Ох, — Свон подумала про это. Она вспомнила, что один из многих ее дядей, дядя Чак, раньше ходил на борцовские матчи в Вичите, а также смотрел их по телевизору.

— Вам это нравилось? Я имею в виду, быть плохим парнем?

— По правде говоря, это как бы игра. Я просто изображал плохого. И я не знаю, нравилось мне это или нет. Это просто было то, что я умел делать. — Суслик в норе! — сказал Поу-Поу. — Господи, пусть он уйдет!

— Почему он все время говорит про суслика? — спросила Свон.

— Его мучает боль. Он не понимает, что говорит.

Поу-Поу бредил что-то о комнатных тапочках, что хлебам нужен дождь, потом опять впал в молчание. От тела старика несло жаром как из открытой печки, и Джош понял, что долго тот не протянет. Лишь Богу известно, что произошло в его мозгу, когда он смотрел на взрыв.

— Мама говорила, что мы едем в Блейкмен, — сказала Свон, отвлекая его внимание от старика. Она поняла, что он умрет. — Она говорила, что мы едем домой. А вы куда едете?

— В Гарден-Сити. Я должен был там выступать.

— Там ваш дом?

— Нет. Мой дом в Алабаме, далеко-далеко отсюда.

— Мама говорила, что мы едем к дедушке. Он живет в Блейкмене. А ваша семья живет в Алабаме?

Он подумал о Рози и двух сыновьях. Но теперь они — часть чьей-то другой жизни, если, конечно, еще были в живых.

— У меня нет никакой семьи, — сказал Джош.

— Разве у вас никого нет, кто вас любит? — спросила Свон. — Нет, — ответил он. — Думаю, что нет.

Он услышал стон Дарлин и сказал:

— Лучше бы тебе посмотреть за матерью, а?

— Да, сэр. — Свон поползла было от него, но потом оглянулась во тьму туда, где был гигант. — Я знала, что должно было случиться что-то ужасное, — сказала она. — Я знала про это в ту ночь, когда мы покинули трейлер дяди Томми. Я пыталась объяснить это маме, но она не поняла.

— Как же ты узнала?

— Мне это поведали светлячки, — сказала она. — Я поняла это по их свечению.

— Сью Ванда? — слабо позвала Дарлин. — Свон? Где ты?

Свон ответила:

— Тут, мама, — и поползла назад к матери.

Светлячки ей сказали, подумал Джош. Правильно. По меньшей мере, у девочки сильное воображение. Это хорошо: иногда воображение может стать самым лучшим укрытием, когда дела идут совсем неважно. Но вдруг он вспомнил стаи саранчи, в которые попал его автомобиль. Они летели из полей тысячами в последние два-три дня, говорил Поу-Поу. Что-то странное.

Может, саранча узнала как-то про то, что должно будет случиться в этих полях? — удивился Джош. Наверное они умели ощущать несчастье, может, улавливали его запах в воздухе или в самой земле?

Мысли его перешли к более важным вопросам. Сначала ему нужно найти место, чтобы помочиться, иначе его мочевой пузырь лопнет. Прежде ему не приходилось мочиться на четвереньках. Но, если с воздухом будет хорошо и они еще протянут сколько-нибудь, то с их добром что-то надо будет делать. Ему не улыбалось ползать по своему добру, как, впрочем, и по чужому. Пол был из бетона, но он весь растрескался от толчков, и тут он вспомнил про садовую мотыгу, на которую наткнулся где-то в завале, она могла бы оказаться полезной, чтобы выкопать отхожее место.

Он решил, что обследует на четвереньках подвал до другого конца, собирая банки и все прочее, что попадется в руки. Явно здесь есть много пищи, а в банках может быть достаточно воды и соков, чтобы им продержаться какое-то время. Нужнее всего был свет, но он не знал, сколько им придется быть без электричества.

Он отполз в дальний угол, чтобы помочиться. Долго придется ждать до следующей ванны, подумал он. Зато в ближайшее время не понадобятся солнечные очки.

Его передернуло. Моча жгла, как аккумуляторная кислота, вытекая из него.

Однако я жив! — подбодрил он себя. Может быть, не так уж много в мире того, ради чего стоит жить, но я жив. Завтра, может, я и умру, но сегодня я жив и мочусь, сидя на коленках.

И в первый раз после взрыва он позволил себе подумать, что когда-нибудь, каким-нибудь образом он еще сможет снова увидеть наружный мир.