Бетагемот - Питер Уоттс Страница 42

Поэтому большая часть пузырей стоит без охраны и без хозяев. В них вселяются и выселяются, заходят в первый попавшийся, чтобы трахнуться или поесть, или — реже — пообщаться, прежде чем вернуться в естествен­ную среду. Все места одинаковы. И нет нужды ревниво охранять циркулятор Кальвина или ремонтный верстак, а больше рифтерам ничего и не нужно. Одиночество мож­но найти где угодно: проплыви две минуты в любую сто­рону, и можешь пропасть навеки. Зачем возводить стены вокруг восстановленного воздуха?

У Лени Кларк для этого есть причины.

Она не одна такая. Еще несколько рифтеров потре­бовали исключительных прав, застолбили за собой отсек, палубу, реже — целый пузырь. Они устроили гнездо в гнезде: океан — против мира в целом, пузырь из сплавов и с атмосферой внутри — против себе подобных. У пузы­рей замков не предусмотрено — сухопутные конструкторы тревожились о безопасности, — но любители приватности и параноики приваривают или наращивают укрепления поверх стандартных корпусов.

Кларк не жадина. Она не претендует на многое: одна каюта на верхней палубе пузыря, заякоренного в шести­десяти метрах северо-восточнее «Атлантиды». Это чуть больше ее давно сгинувшей каюты на станции «Биб»: может быть, потому-то она и выбрала это помещение. В нем даже иллюминатора нет.

Она проводит внутри не очень много времени. Соб­ственно, не бывала здесь с тех пор, как начала трахаться с Уолшем. Но, как бы мало времени она ни проводила в этом тесном, по-спартански обставленном чулане, глав­ное — она знает, что это ее каюта, что она есть, и никто не войдет сюда без ее позволения. И убежище всегда под рукой, когда понадобится.

Вот как сейчас.

Кларк сидит голая на матрасе, омытая по-дневному ярким светом: в датчиках, за которыми она следит, все построено на цветах, а она не желает упустить ни капли информации. Планшетка лежит рядом на неопреновой подушке, настроенная на внутренности Лени. На экранчике — мозаика зеленых и красных огоньков: крошечные гистограммы, мигающие звездочки, загадочные аббреви­атуры. На переборке напротив — зеркало. Она старается туда не смотреть, но пустые белые глаза то и дело упи­раются в свои отражения.

Одна рука рассеянно играет левым соском, другая под­носит деполяризирующий скальпель ко шву на груди. Кожа вдоль шва плавно прогибается, образует складку, выпуклую геометрическую бороздку: три стороны прямо­угольника, заглавное С, словно формочкой для печенья выдавленное в коже между левой грудью и диафрагмой.

Кларк вскрывает себе грудину.

Она расстегивает ребра вдоль хрящей и отгибает их — легкое сопротивление и слабое неприятное чмоканье, когда однослойная подкладка расходится по шву Тупая боль, ко­гда воздух врывается в грудную полость — на самом деле, это холод, но нервы внутри тела не отличают температуру от боли. Поработавший над Кларк механик снабдил петля­ми четыре ребра в левом боку. Кларк подцепляет пальцами живую панель и откидывает ее, открывая механизмы. Более острая и сильная боль стреляет из межреберья, не приспо­собленного к таким перегибам. В будущем ее ждут синяки.

Она берет инструмент со стоящего рядом подноса и начинает возиться с собой.

Гибкий кончик глубоко погружается в грудную по­лость, точно проскальзывает по узкому как иголка кла­пану и встает намертво. Она до сих пор дивится, с какой легкостью нащупывает путь в собственных внутренностях. Рукоять инструмента снабжена колесиком, настроенным на астрономическое передаточное число. Она сдвигает его на четверть оборота, и насадка проворачивается на долю градуса. Планшет на матрасе протестующе попискивает: НТР и ГАМК меняют цвет с зеленого на желтый. Один из столбиков гистограммы чуточку удлиняется, два других укорачиваются.

Еще четверть оборота. Планшетка опять жалуется.

Это до смешного грубое вмешательство: скорее наси­лие, чем соблазнение. Была ли настоящая надобность в этих петлях из живого мяса, в Мясницкой работе хирур­гов, проделавших ей дверцу в груди? Планшет удаленно снимает телеметрию с имплантатов, связь работает в обе стороны, можно посылать телу команды и принимать от него информацию. Для мелких настроек, изменений в рамках одобренного оптимума, достаточно просто при­коснуться пальцем к экрану и ощутить, как отзываются механизмы внутри.

Конечно, изменения, которые собирается внести в себя Лени Кларк, «мелкими» не назовешь.

Работодатели никогда не претендовали на право соб­ственности над телами своих сотрудников — во всяком случае, официально. Но все, что они насовали внутрь — их собственность. Кларк улыбается своим мыслям: «Мог­ли бы предъявить мне обвинение в вандализме».

Если они действительно не хотели, чтобы она шарила грубыми лапами в корпоративном имуществе, зачем было оставлять эту сервисную панель в груди? Впрочем, они тогда работали в таком цейтноте... Не ждали перебои с электричеством, не ждал «ГидроКвебек», Энергосеть тоже не ждала. Вся геотермальная программа была спешной, шла с отставанием и в авральном порядке, даже рифте­ров состряпали на скорую руку, чтобы заткнуть прорыв.

Такие, как Лени Кларк, были прототипами, опытными образцами и конечным продуктом в одном лице. Разумно ли запечатывать имплантаты в понедельник, чтобы уже в среду снова вскрывать тело, добираясь до подлежащей замене мышцы или устанавливать какой-нибудь жизнен­но важный компонент, забытый разработчиками?

Даже трупные датчики были установлены задним чис­лом, вспоминает Кларк. Эти машинки доставил на «Биб» Карл Актон в начале своей вахты. Раздал, как пастилки от горла, приказав всем раскрыться и вставить их рядом со входом для морской воды.

Карл же первым и обнаружил, как проделывать то, чем занималась сейчас Лени Кларк. За это Кен Лабин его убил.

«Времена меняются», — размышляет Кларк, меняя еще одну настройку.

Наконец она заканчивает. Позволяет живому клапану встать на место и чувствует, как фосфолипиды затягивают шов. Молекулярные хвосты сплетаются в гидрофобной оргии. В груди снова бьется рассеянная боль, чуть отлич­ная от прежней: дезинфектанты и синтетические антитела впрыскиваются в полость на тот маловероятный случай, если откажет прокладка. Изнасилованный планшет сдал­ся: половина датчиков горят желтым и оранжевым.

В голове у Кларк что-то начинает меняться. На не­сколько процентов сдвигается проницаемость важных мембран. Немножко снижается выработка определенных веществ, предназначенных не для передачи, а для бло­кировки сигнала. Окна еще не открылись, но задвижки сняты.

Напрямую она, конечно, ничего не чувствует. Изме­нения сами по себе необходимы, но не достаточны — они ни на что не влияют здесь, где работают легкие, где давление — всего-то атмосфера. Для активации нужна тяжесть океана.

Но теперь, когда Лени Кларк выйдет наружу — ког­да шагнет за край шлюза, и давление сомкнётся вокруг нее жидкой горой, когда триста атмосфер стиснут голову так, что синапсы начнет коротить, — тогда Кларк сумеет заглядывать в души людей. Конечно, не в светлую часть. Никакой философии, музыки, альтруизма и интеллекту­альных рассуждений о добре и зле. Вообще ничего свя­занного с неокортексом. Лени Кларк будет улавливать то, что старше на сто миллионов лет. Гипоталамус, ретику­лярная формации, миндалина. Мозг рептилии, средний мозг. Ревность, голод, страх и бессловесная ненависть. Все это она будет ощущать на пятнадцати метрах и более.