Королеву играет свита - Светлана Успенская Страница 42

В семье на короткое время воцарились мир и спокойствие. И только мачеха Татьяна смутно подозревала, что в нападении на мужа виновата именно падчерица.

Она так и сказала об этом следователю, но тот, что-то проверив, убедил ее в необоснованности страшных подозрений.

Стоял май, приближалась пора выпускных экзаменов. По утрам Катя выходила из дому в школьной форме с комсомольским значком на груди и портфелем в руках, будто бы направляясь в школу. В соседнем подъезде она снимала с себя форму, засовывала ее комом за батарею, туда же следовал портфель, и отправлялась гулять по городу, свободная, как птица.

На Крещатике, излюбленном месте прогулок горожан, было всегда интересно и многолюдно. Там можно было бесцельно бродить, глазея на витрины, задирать мальчишек, знакомиться с взрослыми кавалерами, называясь разными звучными, преимущественно иностранными, именами. Там под сенью знаменитых каштанов завязывались и развивались пылкие романы. Крещатик посещали иностранцы, у которых можно было выгодно Обменять значки с профилем Ленина на жвачку и яркие жестяные банки от кока-колы. Вдоль улицы двигалась стройная разряженная толпа приезжих изо всех городов Союза. Катя в своих вытертых индийских джинсах казалась сама себе органичной частью этой толпы.

Порой, когда ей надоедало в одиночку бродить по улицам, она шла в Лавру, входила в одну из церквей, отыскивала там темный угол и, опустившись на колени, начинала молиться. Ей нравилось здесь. Ей казалось, что она совершает что-то смелое и запретное, и от этого ощущения церковь становилась для нее невообразимо притягательной. Правда, ни одной молитвы она не знала, в Бога не верила, поскольку пионерия и комсомол планомерно вытравили из нее все зачатки веры, которые пыталась ей привить питерская прабабка, потому она молилась, находя для Бога какие-то свои, идущие прямо из сердца слова. И на шее матери она тоже однажды видела крестик…

Потом она бродила по полутемной церкви, разглядывая строгие лица икон, и ей становилось страшно от безбрежности и неопознанности жизни, которая ей предстояла.

Однажды, возвращаясь из Лавры в спокойно-возвышенном состоянии души, которое всегда нисходило на нее после молитвы. Катя вдруг различила в толпе белозубую улыбку на шоколадном лице и неожиданно для себя улыбнулась в ответ.

Она вспомнила, как давно, в далеком детстве, они ехали с папой в поезде и два смешных, абсолютно черных попутчика самозабвенно играли с ней в детские игры.

— Девуська, как васе имя? — восприняв ее просветленный взгляд как руководство к действию, обратился обладатель великолепной улыбки.

На этот раз Катя не стала придумывать себе чудные имена вроде Беатрис или Иоланты.

— Катя, — улыбнулась она.

— Катя… — морща лоб, чтобы лучше запомнить, произнес ее собеседник.

— А я — Поль.

Так они познакомились.

Поль стал ее первым мужчиной. Любимым мужчиной.

Он был родом из братской развивающейся страны, расположенной где-то в Центральной Африке (Катя плохо знала географию), и учился в Киевском институте по обмену.

Поль был красивый парень. Высокий, статный, с атлетическим разворотом плеч, длинными, свободно болтавшимися при ходьбе руками. Он совершенно не был похож на. предыдущих Катиных поклонников, прыщавых, с длинными волосами подростков, чей облик вызывал представление о ночной мастурбации и порнографических открытках под подушкой. Полю было двадцать три года. Известие о том, что его подруге едва исполнилось шестнадцать, не смутило его.

— Ты очень красивая, — сказал он честно, и Катя обрадованно зарделась от его слов.

— А ты знаешь, кто моя мать? — спросила она чуть погодя.

— Кто? — насторожился Поль.

— Актриса. Ее фамилия Тарабрина. Слышал, конечно? А у меня другая фамилия, потому что я живу с отцом.

— Нет, не слышал, — откровенно признался парень и, взяв ее за руку, восхищенно повторил:

— Ты такая красивая! Почему-то Катя быстро согласилась пойти в общежитие к Полю. Общежитие иностранных студентов охранялось почище, чем секретный завод, но разве существуют преграды, которые не смогли бы преодолеть влюбленные?

Поль прошел через центральный вход здания, небрежно махнув пропуском.

Через минуту он вдруг появился в окне первого этажа и бурно замахал Кате рукой.

Решетка на стекле оказалась съемной. Поль аккуратно вынул ее, отставил в сторону и галантно протянул девушке руку.

Катя перепрыгнула через подоконник и оказалась во влажной комнате с кафельными стенами. Под потолком витали клубы пара, шелестела вода. Комната оказалась мужской душевой.

Крадучись, парочка пробралась мимо милицейского поста на входе и вихрем взлетела на третий этаж, оставшись незамеченной.

— Мой друг сейчас уехал на родину, — объяснил Поль, открывая ключом дверь. — У его отца бизнес, он должен помогать ему.

Только когда ключ изнутри повернулся в замке, Катя наконец почувствовала себя в безопасности и огляделась. Уютная комната вместо обоев была до потолка оклеена яркими рекламными плакатами и этикетками от импортного пива.

Остаток дня они провели вдвоем: слушали иностранные пластинки, их у Поля было полно, курили «Пэлл Мэлл» и ели жареные бананы. Катю поразило, что страшно дефицитные бананы, которые, в Киеве можно было достать только с переплатой в зеленом виде и долго ждать их созревания в холодильнике, Поль жарил на сковородке, точно обыкновенную картошку.

Потом они рассматривали фотографии семьи Поля. Со снимков глядели неуловимо похожие друг на друга черные лица, дружески улыбавшиеся в камеру.

— Мой отец крупный чиновник, — поведал Поль. — Он работает в министерстве.

— А мама? — спросила Катя, разглядывая крутобедрую шоколадную женщину в европейском платье.

— Мама воспитывает братьев и сестер. У меня их пятеро.

— А как будет на суахили «здравствуйте»? — спросила Катя, перелистывая страницы альбома.

— «Джамбо», — ответил Поль.

— Научи меня еще каким-нибудь словам, — попросила Катя.

— Ну, самое простое… «Да» — это «ндийо», «нет» — «апана».

— А как будет «я тебя люблю»?

Вместо ответа, Поль придвинулся поближе к ней и осторожно прижался темными губами к ее ожидающе приоткрытому рту.

— Я тебя очень хочу, — смущенно признался он, когда бесконечный поцелуй, чуть ли не первый в Катиной жизни, наконец прервался. — Правда хочу, очень-очень. Натака куна… А ты? Да или нет?

Катя испуганно отодвинулась, но, когда его ласковая ладонь, гораздо более светлая с внутренней стороны, чем снаружи, мягко легла ей на бедро, неожиданно успокоилась. Осторожная рука легко продвигалась вверх по ноге, и постепенно ее охватило какое-то странное оцепенение.

«Лучше, если это будет он, чем кто-нибудь другой, — счастливо подумала Катя, закрыв глаза. — Лучше это будет здесь, чем где-нибудь в подъезде или на чердаке…»