Наследие - Виталий Храмов Страница 41

Движения Гадкого Утенка в самом деле напоминали танец. Быстрые, смазанные, но движения – плавные, точные, выверенные, как танец. Шаг, пируэт, шаг, разворот, приставной шаг вбок. Все зрители сразу поняли, почему такой бой называется Танцем Клинка. Казалось, Гадкому Утенку играет музыка, а он танцует, плавными, грациозными движениями двигаясь по полю боя, не допуская ни одного лишнего, ни одного напрасного движения. Но его партнеры по танцу умирали. Быстро и – сразу.

Завороженные зрители не могли оторвать глаз, видя, как одинокий воин уничтожает противников десятками, как бурый поток перемалывается, теряя руки, головы, истекая кровью, они отлетали от командира, как мухи отлетают от раскрученного колеса повозки.

Зуб потряс головой, изгоняя наваждение. Он тоже «залип» от этого завораживающего зрелища. И очень хорошо, что смог взять себя в руки. Стал тормошить бойцов, формируя отряд для вылазки.

– Сейчас он выдохнется и станет полностью беззащитен. Никакой человек не может долго жить в таком состоянии. Даже Паладины. Вперед!

Десяток воинов спрыгнули вниз, помогли затолкнуть мага на стену, побежали к мясорубке, которую организовал их командир. И Зуб, много повидавший на своем веку, выживший в десятке битв и схваток, все верно рассчитал – он подхватил обессилевшего командира на руки, воины укрыли их щитами и побежали наверх, преследуемые Неприкасаемыми.

Вот пал один воин, пораженный копьем в спину. Запнулся еще один, раненный в ногу стрелой, развернулся лицом к врагам, выставив щит и занеся топор. Он успел ударить топором два раза. Один его удар был отбит щитом, второй удар достиг цели – бурый рухнул с перерубленной ногой. Но потом бурый поток захлестнул крестоносца, взлетели и рухнули копья, как приговор для этого крестоносца. Бурые бежали дальше. Еще один крестоносец пал около самой стены. Брошенное Неприкасаемым копье вошло ему точно в поясницу.

Но отряд, устроивший дерзкую вылазку, уже был поднят на стену. В Неприкасаемых полетели копья, камни – вдобавок к стрелам, которые не переставали валить воинов в коричневых одеждах.

Неприкасаемые пытались с ходу штурмовать стену, выстраивая лестницы из своих спин, забираясь друг другу на плечи, но – сыпались вниз, битые стрелами в упор, поражаемые копьями и топорами, как только их головы показывались над щитами. И Неприкасаемым не хватило численной массы, чтобы продавить оборону отряда Гадкого Утенка. Уже – не хватало.

Как по команде, хотя команды никто не слышал, Неприкасаемые все разом прекратили бой и стали выстраиваться в «черепаху», закрываясь щитами от непрекращающегося обстрела. Коробка бурых щитов, совсем маленькая против той, что еще час назад выстраивалась там, перед узилищем, стала пятиться по заваленному телами перешейку.

– Все же не безмозглые, – удовлетворенно сказал Зуб, вставая на одно колено и повиснув на собственном топоре. Годы брали свое, он уже не мог так же долго, как в молодости, махать топором и столько бегать в броне.

– Стрелкам – прекратить! Самострелы! Как у вас с зарядами? – отдышавшись, крикнул Зуб.

– Есть еще, – крикнул один из стрелков, махнув рукой. Щелкнули три стреломета (один сломался, лопнула дуга, порвав тетиву, разворотив крепления дуг), посылая три длинные стрелы, пробивая три бреши в коробке бурых щитов, – но стрелы бы с трупов собрать не помешало.

– Под обстрелом конных Змей? – спросил Зуб.

– Добровольцы есть? – крикнул один из бывших ремесленников, обратно надевая шлем. – За мной!

– Прекратить! – крикнул командир, поднимаясь на повозку. Личина его шлема была прозрачная. На осунувшемся лице горели решимостью глаза. – Перещелкают, как кур. Отдохните, поешьте, горячего взвара выпейте. Там еще пять сотен этих безумцев. Силы нам понадобятся. И стрел хватит. Теперь мы не сможем их встретить внизу и продержать под обстрелом. Сразу полезут на ограду. Силы вам понадобятся, потому – отдохните, отдышитесь.

Командир подошел к Зубу, положил руку ему на плечо. Зуб поднял голову:

– Продержимся, командир, не сомневайся, – сказал он.

И Зуб улыбнулся, добавив:

– Спасибо за Танец Клинков. Всегда мечтал овладеть. Или хотя бы увидеть!

Слова Зуба потонули в реве восторга. Люди, было, кинулись обнимать командира, но кто-то сообразил первым, что это – неуместно, рухнул на колено, преклоняясь. За ним – остальные.

Белый поклонился людям в ответ, махнул рукой Корню. Некоторые воины поднимались и шли за командиром. Остальные смотрели им вслед. И неизвестно было никому – чья доля окажется легче. Тех, кто тут, на ограде будет встречать бурых, или тех, кто будет конным строем атаковать их сзади. Все же сотня воинов на этой хлипкой стене и полсотни всадников – ничто против более чем пяти сотен бурых Неприкасаемых и сотни конных Змей.

* * *

Зуб смотрел в спину командира, потом перевел взгляд глубже, туда, вниз, где был развернут лазарет, тщетно пытаясь разглядеть среди женских фигур в этих нелепых белых колпаках свою жену. Но взгляд его упорно натыкался на мага Жизни, что своей броней и ярко-зеленой юбочкой, нелепой на броне – выделялась на фоне Матерей Милосердия.

Синька, молодая, резвая, подскочила к командиру, но он, резко дернувшись, что-то сказал. Будто ударил. Синька отпрянула, замерла обиженно, развернулась на каблуках и побрела к раненым.

Зачем он так с ней? Понятно, он командир, она – лишь маг. Но… И так все выжившие уже знают об их слиянии. Не слепые. Понятно, что командир не хочет огласки, но среди них не осталось никого, кто не был бы обязан жизнью ему или ей. Молчать будут даже под пытками. Зачем он так резок с этой, довольно милой и доброй, смешливой девочкой? Зачем заставляет ее лить слезы. Да и Жаля – тоже заняла какую-то жестокую позицию. Зуб ни слова не сказал жене, но не понял ее.

Зуб вдруг понял, что относится к командиру по-отечески. Осознавая всю степень своей дерзости. Все же командир – наследник Империи, Белый Хвост. Чего юноша не раскрывал, но и не смог скрыть. Но Сбитый Зуб уже нажил седины, нажил сотню шрамов, но так и не стал отцом. А годы и жизнь требуют свое. Именно от этого и появилось такое отеческое отношение к командиру, каким бы нелепым это ни казалось. А от этого – отеческое отношение и к Синьке, как к дочери. И от этого – боль их резких столкновений.

Если бы кто иной, а не командир, попробовал бы не то что резкое слово – взгляд косой бросить на девушку, растерзали бы до состояния освежеванного Бродяги. Синеглазку все в этом отряде не то, что любили – боготворили. Молились за нее. Сам Зуб уже несколько раз был ею возвращен к жизни. И сегодня еще раз она его «починила», как говорила она сама. А Зуб – не самый слабый воин. И не было в подчинении Зуба ни одного бойца, хоть раз не поднятого на ноги магией Синеглазки. То, что не все носят кресты – виновато отсутствие материи и краски. А так – каждый бы стал крестоносцем. И за мага Жизни любой, не раздумывая ни удара сердца, отдаст жизнь.

Но это – командир. И ему люди обязаны не меньше. Гадкий Утенок не только принял их под свое владычество. Он их вел, учил чему-то. Даже – Зуба. Мало кто понимал, что делал с ними командир, что из них «лепил» и зачем? Но, каждый ощущал, что каждый из них стал другим. И никогда не станет прежним. И на себя вчерашнего каждый смотрел с презрением. И за это люди будут умирать. С гордостью!