Былины сего времени - Александр Рудазов Страница 41

– В Цареграде же басилевс, а не султан, – возразил один из корабельщиков.

– Да и басилевса больше нет, – встрял другой корабельщик, булгарин. – Цареград же еще третьего года тевтоны завоевали. Теперь там ихняя, тевтонская держава.

– Ну да нам без разницы, – отмахнулся Добрыня. – Кто бы там на троне ни сидел, гости торговые ему лишними не будут. Верно я говорю?

– А кто там на троне-то сидит? – спросил Иван.

– Говорят, царь Обалдуй… – задумчиво молвил кто-то.

– Не Обалдуй, а Болдуин, – поправил Добрыня.

– И не Болдуин вовсе, его еще о прошлом годе болгары в темнице умучили, – снова сказал булгарин. – Брат его там сейчас царем, Енрихом кличут.

Этот булгарский купец числился на струге вторым после самого Добрыни Ядрейковича. Был он человек важный, повидал мир, много куда плавал и охотно рассказывал о своих путешествиях.

Правда, у Ивана от него уже уши вяли. Высокоученый булгарин сидел на гребной скамье рядом с княжичем и все утро глаголил о великих хвилософах своей родины. Ходжа Ахмед Булгари, Сулейман ибн Дауд ас-Саксини-Сувари, поэт Кул Гали… уж на что память Ивана была слаба, но и то запомнил, столько раз булгарин повторил одно и то же. Он неутомимо говорил наизусть «Свет лучей – правдивость тайн», «Поэму о Юсуфе» и какие-то другие былины.

Иван уже попросил Яромира поменяться местами.

Куда интереснее было послушать, как Добрыня Ядрейкович рассказывает о своем предыдущем плавании в Цареград. Минуло с тех пор уже шесть годов, но он и посейчас с удовольствием о том вспоминал.

Особенно о своем посещении собора Святой Софии. Ох и дивный же то храм, если верить бывалому корабельщику!

Одних только святынь и реликвий там хранилось бессчетно. И Пелены Христовы, и плита Гроба Господня, и Дары Волхвов, и священный терновый венец, и копье, которым был прободен Спаситель, и Святые Гвозди, и Святые Сандалии, и Святая Трость, и Багряница, и Плат Омовения, и часть Честного Креста, и часть Хлеба Тайной Вечери в драгоценном ковчеге, и правая рука Иоанна Крестителя…

Булгарский купец, правда, возразил, что собственными ушами слышал, будто часть этих реликвий хранилась вовсе не в Софийской церкви, а в Фаросской. Не путает ли что уважаемый старшина?

Но Добрыня только отмахнулся – мол, он-то не ушами слышал, а глазами видел. Своими собственными глазами. Так что ему лучше знать.

По словам Добрыни, среди десятков чудотворных цареградских святынь были реликвии и подревнее. Например, Моисеевы скрижали Завета и одна из Иерихонских труб Иисуса Навина…

– А огрызка яблока, которое Адам с Евой скушали, там нигде рядом не валялось? – хмыкнул Яромир.

– Да ты о чем, Яромир? – укоризненно глянул Иван. – То яблоко небось уж сгнило давно!

Добрыня сделал вид, что не расслышал насмешки Яромира. Он упоенно рассказывал, что среди сокровищ Софийского собора видывал и дар великой княгини Ольги – золотое блюдо, учиненное жемчугом и дорогим камнем с именем Христа на нем. На почетном месте то блюдо хранилось, среди легендарных святынь древности!

А самое главное, что в том соборе видел Добрыня – божье чудо! Двадцать первого травня, в воскресенье перед литургией прямо на глазах молящихся золотой запрестольный крест с тремя горящими лампадами сам собой поднялся в воздух, а затем опустился на своё место! Что за ликование было в тот день в Цареграде! Греки почли это добрым знамением, знаком великой милости Божьей!

Правда, четыре года спустя разъяснилось, что знамение то сулило не милость, но великие бедствия и вселенскую скорбь…

– Жаль, не увидим мы того богатства, братие, – вздохнул Добрыня. – Сейчас в Цареграде не так уже…

– А что так? – огорчился Иван.

– Так мы ж говорили уже. О позапрошлом годе туда тевтонские витязи пришли, с огнем и мечом. Разграбили все дочиста, сквернавцы. Креста на них нет…

– Крест на них как раз есть, – усмехнулся Яромир.

– На одежде только.

Не одни тевтонские витязи набрали в Цареграде сокровищ. Добрыня тоже вернулся в Новгород не с пустыми руками. Из той своей поездки он привёз ризы Феодора Стратилата, мощи Власия Севастийского, часть камня от гроба Иоанна Богослова, частицу Животворящего Креста, кусок плиты от Гроба Господня и мощи великомученицы Варвары.

Как он раздобыл эти святыни, Добрыня говорить не захотел. Отвел взгляд и быстро перевел беседу на другое.

Весело прошли первые два дня плавания, беззаботно. А вот третий с утрева не задался.

Вначале вроде и ничего особенного. Просто Яромир пихнул Ивана локтем, да указал за борт. Там в воде плыла дохлая кошка. Иван заморгал – мол, что такое? Утоплая животинка – не скрижаль Завета, чтоб на нее дивиться.

Яромир ничего не ответил. Только проводил остающийся за кормой трупик хмурым взглядом.

А к обеду Иван об этом уже и думать забыл. Потому как к обеду струг спустил парус и пристал к берегу. Впереди начинались пороги.

Ох уж эти днепровские пороги! Девять их – жестоких, неумолимых, закрывающих путь к морю. Да еще дюжины три каменных заборов, что таятся под волнами и тоже рекоплавание не упрощают.

Отмель плоскодонный струг прошел бы без труда, но пороги – дело иное. Сплавиться через них возможно только весной, когда Днепр разливается. И только на небольших лодьях. Летом или осенью пройти невозможно никак.

Поэтому корабельщики обходят пороги посуху. Струг полностью разгрузили, подвели катки, запрягли взятых в наем лошадей и на санных полозьях повлеклись ниже. Путь-то короток, да медлен, а оттого долог.

На одну только разгрузку струга ушли полдня. Корабельщики трудились до седьмого пота, таскали мешки и катали бочки. Ивана с Яромиром тоже припахали.

Таща очередной двухпудовый вьюк, княжич горестно вздыхал и грозил кулаком видному даже с берега первому порогу – каменной гряде под зловещим именем «Не Спи». Не одна, не две лодьи пропороли на ней брюхо, ведомые незнайками-кормчими. Батюшка-Днепр благ, но строг, невежества не прощает.

Путем в обход порогов пользовались многие. Сейчас, когда русские просторы покрылись снегом, везти по ним струг стало полегче. И лошади тянули повеселее, и катков требовалось поменьше. Огромный корабль скользил, точно на саночках. Влачить снятые с него грузы было тяжельше.

Но видно было, что и до них здесь ходили и ездили. Вот, например, разукрашенный камень у дороги – значки какие-то, черты. Не кириллица, незнакомое письмо.

– Это чего тут написано, Яромир? – полюбопытствовал Иван. – Тоже молитва чья-то?

– Не… – задумчиво молвил волколак. – Так… Биарфаа… стату… Ага… А, ну так это урмане написали.

– А чего написали-то?

– Написали, что сей камень размалевал Бьерн, а поставил Хедбьерн и его брательники – Родовисл, Ойстен и Эдмунд. А лежит под сим камнем славный витязь Ровен.