Ось - Роберт Чарльз Уилсон Страница 41

Страшный снимок, пришедший с утра по электронной почте, совершенно выбил Брайана из колеи. Это заставило его вспомнить то, чего совсем не хотелось бы помнить.

Ему тем летом должно было исполниться тринадцать, и он работал на общественных началах в епископальной церкви, прихожанами которой были его родители. Сам он не был таким уж набожным подростком: догматика давалась ему с трудом, занятия по Закону Божьему он обычно прогуливал. Однако церковь — физически и как учреждение — обладала той же незыблемой силой, что и закон (позже Брайан стал называть это про себя словом «устои»). Она предполагала порядок вещей. Его родители, пережившие экономический и религиозный хаос Спина, посещали ее каждые выходные. Брайан любил эту церковь еще и из-за хвойного запаха свежевыстроенной часовни, из-за утреннего света, дробящегося в витражах. Поэтому он охотно согласился поработать в церкви на каникулах. Поначалу было скучновато. Он подметал часовню, открывал двери пожилым прихожанам, исполнял всякие мелкие поручения пастора и хормейстера. Но в середине августа его попросили помочь в организации ежегодного пикника.

В пригороде, в котором жил Брайан, было множество зелени и ухоженных парков. Пикник традиционно происходил в самом большом из парков. «Ежегодный приходской пикник» — от самого этого обычая и этих слов веяло чем-то чудным, архаичным. Впрочем, в воскресном листке он назывался Днем Семейного Единения. «Объединиться» явилось множество семейств — от стара до млада, от дедов до внуков. Брайан без устали хлопотал, расстилая одноразовые скатерти, разнося бокалы и ведерки со льдом, пока наконец не разгорелось веселье. Стали раздавать бесплатные хот-доги, дети — из которых он мало кого знал — принялись подбрасывать в воздух летающие тарелки, под ногами копошились младенцы. И день выдался для праздника что надо — солнечный, но не жаркий. Ветерок уносил дым от гриля. Тогда, в тринадцать, Брайана несказанно пьянила эта атмосфера праздника: словно полдень замер во времени и длится вечно.

Подошли его друзья, Лайл и Кев, и уговорили его на время оставить свои обязанности. Неподалеку был ручеек, где можно было попрыгать по камням и половить головастиков. Брайан отпросился у пастора и побежал с друзьями в зеленую, пронизанную солнцем гущу леса. Там у ручья, сбегающего по гальке — как говорили в школе, еще со времен ледникового периода, — они нашли нечто поинтереснее головастиков. Жилище — точнее, остатки жилища. Свисающий матерчатый тент. Пластиковые мешки, свалка ржавых банок (он как сейчас помнил: свинина с фасолью, собачий корм…), бутылки, прохудившиеся фляжки, старая тележка из супермаркета. А между двумя дубами, корни которых выступали из земли и переплетались, словно пальцы, сжатые в кулак, — валялся узел со старой одеждой, который при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не узлом… а мертвецом.

Мертвый бездомный человек, должно быть, пролежал здесь никем не замеченный несколько дней, а то и недель. Он выглядел раздувшимся — изодранная красная рубашка туго обтягивала огромный живот, — и в то же время каким-то скукоженным, будто выжатый лимон. Оголенные части тела были объедены, в молочно-белых глазницах копошились букашки, а когда подул ветер, запахло так омерзительно, что Кев тут же отскочил прочь, и его вырвало прямо в кристальную воду ручья.

Они побежали обратно, в такой нестрашный парк, и рассказали пастору Карлайлу о своей находке. Праздник кончился. Позвонили в полицию. За телом приехала «скорая». Помрачневшие прихожане стали один за другим расходиться.

Брайан еще с полгода ходил на воскресные службы. Но Кев и Лайл больше ни разу там не появлялись — словно церковь для них связалась навсегда с мертвецом. Брайан же отреагировал в точности наоборот. Он еще больше уверовал в спасительную силу часовни — потому, что видел, что бывает за ее оградой. Он видел смерть в неосвященной земле.

Он видел смерть вблизи, и смертью его было не удивить. И все же то, что оказалось у него на столе теперь, двадцать лет спустя, его попросту шокировало. На собственном столе, в благословенных стенах своего офиса, которые казались ему такой надежной защитой от всех потрясений взрослой жизни.

* * *

За два дня перед тем был короткий, оборвавшийся звонок от Лизы.

Она позвонила поздно, уже ночью. Брайан возвращался домой, после обычной нудной встречи в консульстве. (В резиденцию консула приглашались на фуршеты, кстати, потенциальные подозреваемые.) Он почти не пил, но вино слегка ударило ему в голову. Поэтому он поручил управление автомобилем навигатору. Медленно, но верно (машина до идиотизма буквально понимала скоростные ограничения, к тому же улиц с автоматизированным движением было сравнительно немного) он добрался до дома, который когда-то делил с Лизой. В этом доме откровенно попахивало клаустрофобией. Если б не привычный уют, можно было бы даже сказать — отчаянием. Брайан сходил и душ. Он стоял мокрый, обернувшись полотенцем и вслушиваясь в ночную тишину, и думал: «Все-таки я один из них? Или я другой?..»

Он погасил свет, и тут зазвонил телефон. Он поднес к уху трубку и услышал в ней далекий голос Лизы.

Он пытался предостеречь ее. О чем говорила она, он сперва даже не понял. А потом связь оборвалась.

* * *

По идее, он должен был сообщить об этом звонке Зигмунду и Вейлю. Но этого не сделал. Не мог. То, что сказала Лиза, предназначалось ему одному и больше никому. Зигмунду и Вейлю незачем было об этом знать.

Наутро он сидел у себя в офисе, беспрестанно думая о Лизе и своем неудавшемся браке. Потом взял трубку и по звонил Петеру Кирхбергу — это был «его человек» в Управлении надзора за соблюдением законности и правопорядка Временного Правительства ООН.

Кирхберг уже оказывал ему в прошлом множество маленьких услуг. Сам Брайан ему, правда, почти ничем за это не отплатил. Густо заселенное восточное побережье Экватории считалось — по крайней мере формально — протекторатом Соединенных Штатов, но управлялось при по мощи хаотичного свода законов, постоянно принимавшихся и пересматривавшихся международными комитетами Даже нормальной полиции и той здесь не было. Ближайшим аналогом полноценных полицейских сил был Интерпол, хотя повседневный порядок на улицах поддерживался в основном «голубыми касками». Все это приводило к засилью бюрократии, от которой было больше бумаготворчества, чем правопорядка, и весь смысл ее существования заключался главным образом в улаживании конфликтов между многочисленными консульствами. Чтобы что-то предпринять в такой обстановке, необходимо было везде иметь своих людей. Кирхберг как раз и был одним из таких людей для Брайана.