Царская охота - Олеся Шеллина Страница 41

Но, у меня есть еще один вариант. Охреневшие от собственных успехов калмыки, которых я вполне могу тому же Надир-шаху предоставить в качестве заключенного военного пакта, для того, чтобы на паях грабануть Индию. И Бог видит, там есть, что брать. Хотя, нет. Буддисты ненавидят мусульман, но в Российской империи вполне хватает башкир и булгар, которые, из-за того, что казаки и присоседившиеся к ним беглые крепостные постепенно начали занимать территорию, исконно принадлежавшую этим народам, вот-во начнут бунтовать. Простой вопрос, пойдут ли они, для того, чтобы свою воинственную натуру удовлетворить вместе с персами, ну и заодно весьма неплохо заработать? Думаю, что да. Осталось связаться с самим Надиром и уговорить его обогатиться вполне себе физическими благами, оставив духовные на потом. Он прагматик, с кем-кем, а с ним можно попробовать договориться. Эх, надо было ему Аньку, взамен Лизки предложить, в гаремах говорят такие войны между женами-наложницами идут, флорентийцы нервно курят в сторонке, так что, она, даже, может быть, нашла бы там себя. Еще бы Султан-баши стала, с ее-то характером и склонностью к весьма сомнительным развлечениям. И опять же нет. Она же религиозная фанатичка, а для гаремов — это чревато.

— Государь Пётр Алексеевич, поезд готов к отправлению, — из мыслей меня вырвал голос взъерошенного Репнина. Я хмыкнул, глянув на него. Вот, даже помолодел, с лица спал, когда эту неделю носился, собирая для меня различные справки по различным экспедициям Адмиралтейств-коллегии.

— Отлично, — я кивнул, поднимаясь из кресла и сворачивая письмо, которое убрал за пазуху, чтобы в дороге дочитать до конца, а то и перечитать некоторые моменты, дабы определить, правильно ли я их понял.

Дворец, принадлежавший когда-то Александру Даниловичу Меншикову, стоял на набережной, глядя многочисленными окнами фасада на замерзшую Неву. Красивое здание, оно всегда мне импонировало, в каком бы мире я на него ни смотрел. Кадетов из этого здания убрали, объединив кадетский корпус для подготовки офицерского состава Российской армии с гардемаринами. Этим действием я преследовал несколько целей: так более велико братание, которое ведет к взаимопониманию, а не отчуждению среди различных родов войск, и особенно проявляется при совместных наказаниях. Ну и позволяет экономить на учителях общевоинских дисциплин, которые полезно знать всем офицерам. Да и совместные учения так проще проводить, для отработки наземного и водного взаимодействия. Жаль, нет воздушного, но тут уж ничего поделать нельзя.

Дворец же Меншикова целиком и полностью достался Ушакову, который, надо сказать, развернулся.

Я соскочил с Цезаря, бросив поводья подбежавшему гвардейцу, и вошел в распахнувшиеся передо мной двери. Ух, ты. Они что же, слежку за моей резиденцией устроили, чтобы не попасть впросак? Ну, это только добавляет баллы, как местной администрации, так и учащимся, потому что мне о слежке никто ничего не докладывал. В холле меня встречал Миронов Владимир Яковлевич, директор школы.

— Прошу, государь, — он поймал мою дубленку и шапку, но не передал, чтобы их куда-нибудь повесили, а так и таскал за мной, все то время, пока я бродил по залам, переделанным в учебные комнаты. Учащихся, кстати, было не так чтобы много. Тех же будущих офицеров по моим прикидкам училось сейчас раза в два больше.

В одной из комнат сидели юноши, лет шестнадцати и скрипели перьями. Присмотревшись к классной доске, я сначала опешил, а потом слегка подвис, потому что, судя по всему, мальчишки должны были продолжить цифровой ряд Фибоначчи, начиная с четырнадцатого числа.

— Впечатляет. И как, справляются? — я повернулся к пожилому учителю, который с гордостью посмотрел на своих учеников.

— Безусловно, — он кивнул. — Это очень занятная разминка для ума. К тому же на основе этого ряда можно составить шифрограммы.

— В общем-то, да, — я слегка наклонил голову, глядя на ряд с этой точки зрения. — Если присвоить каждому числу ряда свою букву. Конечно, шифрограмма будет простейшая, но, ежели писать, не делая слишком больших промежутков между цифрами чисел, чтобы не было понятно с первого взгляда, где заканчивается одно и начинается другое, да, такое вполне возможно применить. Продолжайте, — я кивнул и хотел уже было уйти, но тут почувствовал, что на меня смотрят. Осмотревшись, я увидел, что смотрят на меня все, без исключения, из находившихся в классной комнате людей. То-то я еще подумал, с чего это перья перестали скрипеть?

— Государь Пётр Алексеевич, не сочти за дерзость, но у тебя такой вид, будто ты знаешь, что это такое и действительно считаешь, будто это знание очень простое, — тихо произнес учитель, а я снова посмотрел на обращенные ко мне лица и прочел на них огромное удивление.

— А что в этом удивительного? — осторожно произнес я. — Все-таки математике меня Христиан Гольдбах обучал. Следующее число, что идет за последним, написанным на доске, будет двести тридцать три, — и ретировался из класса, потому что не знал, что отвечать на такие довольно неудобные вопросы. Наскоро узнав у директора, чему еще они учат своих воспитанников, я поинтересовался, нельзя ли заглянуть к барышням.

— Конечно, сейчас как раз мадам Жером проводит свое занятие, — и директор закатил глаза, демонстрируя тем самым, как именно он относится к подобным занятиям. — Но, уверяю, государь, девочек учат не только этому… этому… бесстыдству, — наконец подобрал он нужное слово. — Они постигают множество наук, включая иноземные языки, письмо, их учат писать так, чтобы почерк сам превращался в предмет искусства…

— Их конечной целью будет добыча информации, — перебил я пытающегося оправдаться директора. — И тут любая мораль всегда будет отступать на второй план.

Директор поправил в руках мои теплые вещи и без разговоров отворил дверь, одновременно делая знак, чтобы урок продолжался.

Девушки осваивали веер. Я смотрел, как они раскрывают эти произведения искусства, из драгоценных перьев и самоцветов. Как они прикрывают им лица, как играют, пропуская перышки между пальцев. Это… завораживало.

— Всегда улыбайтесь, когда разговариваете с кавалером, девушки, — мадам говорила правильно, не коверкая слова, но все же легкий акцент и грассирующий «р» выдавал в ней француженку. Маленькая, изящная и приятно округлая в нужных местах, очень красивая темноволосая и темноглазая, чем-то неуловимо напомнившая мне Филиппу, учительница будущих шпионок подняла руку с закрытым веером и резким движением, от которого я вздрогнул, раскрыла его. Нижняя часть лица оказалась закрытой, и она продолжила говорить. — Улыбку слышно в голосе, даже, если губ не видно, — и она была, черт ее возьми, права. Одета она была просто, декольте весьма строгое, я бы даже сказал пуританское, никакой пошлости ни в одном ее движение не было, но… даже меня пробрало. Я увидел краем глаза, что Голицкий выдохнул и вытер рукой вспотевший лоб, а Репнин и вовсе отступил в сторону. Как-то так получилось, что я остался стоять перед обольстительницей впереди всех. Почти один на один. А она тем временем подошла ко мне, и присела в глубоком реверансе. Когда же выпрямилась, то проворковала. — Я учу девушек, что нельзя всегда надеяться на женские чары. Ведь однажды на их пути может оказаться кто-то вроде вашего императорского величества, и тогда любая из них вынуждена будет отступить.