Обманутый и оскорбленный - Александр Ярославцев Страница 41

Паника неприятеля позволила мичману Бутузову и его команде благополучно покинуть пароход и добраться до берега, где их встретил казачий патруль. Среди его охотников также были потери: матрос Матюшенко был ранен турецкой пулей в грудь навылет. Сам Бутузов и другой матрос сильно ушиблись при столкновении кораблей и с большим трудом могли держать весла в руках. Это, впрочем, не помешало им пройти почти через половину вражеского строя и остаться невредимыми.

Вся союзная эскадра напоминала огромное осиное гнездо, хорошо разворошенное палкой неизвестного охотника. Повсюду стояли треск и грохот горящих и взрывающихся кораблей. В направлении берега медленно ползли перегруженные донельзя шлюпки, и люди, сидевшие там, кулаками, прикладами и ножами отбивали руки тех, кто пытался уцепиться за борта.

Русские брандеры поработали на славу, однако главным героем дня стал лейтенант Ивлев, совершивший главный подвиг в этом сражении. Он, как и Бутузов, не польстился на первую попавшуюся цель, а целенаправленно продвигался к огромному линейному кораблю под французским флагом, стоявшему посередине внутреннего строя эскадры. У брандера Ивлева было не две, а три шестовых мины. Отважный моряк уговорил Ардатова увеличить количество мин на его пароходе и теперь желал оправдать заявленное требование.

Линейный корабль с гордым названием «Генрих IV» стоял на якоре под углом к курсу движения брандера, из-за чего французы не могли открыть даже орудийный огонь по маленькому пароходику, смело бросившемуся в атаку, подобно библейскому Давиду против Голиафа. Впрочем, невозможность вести пушечный огонь отнюдь не делала его беззащитной игрушкой перед врагами. Находившиеся на борту тысяча восемьсот французских солдат открыли по брандеру шквальный огонь из штуцеров, едва только он оказался в зоне досягаемости их ружей.

Выстроившись на верхней палубе «Генриха IV», они обрушивали на врага один залп за другим, которые подобно морским волнам накатывали на маленький пароходик. Словно огромные осы они обрушились на брандер, безжалостно разрушая его борта, палубу и деревянную оснастку.

Чем ближе подходил к противнику корабль Ивлева, тем больше становилось тугих желтых струек, стремительно сбегавших на палубу из пробитых пулями мешков баррикады. Эти нехитрые приспособления надежно укрывали храбрый экипаж от летевшей к нему со всех сторон свинцовой смерти.

– Прав, ох прав был Михаил Павлович, когда предложил установить защитные мешки на корабле! Не будь их, французы давно бы нас уже всех перещелкали, как куропаток! – отрывисто бросил Ивлев матросу Карповичу, находившемуся рядом с ним и готовому в любой момент заменить командира у руля. Тот хотел что-то сказать командиру в ответ, но шальная пуля, влетевшая рикошетом внутрь импровизированной командирской рубки, ткнула матроса точно в шею. Громко вскрикнув, он стал быстро оседать на пол, отчаянно зажимая рану рукой.

– Мельников, помоги! – крикнул Ивлев матросу, дежурившему у внутреннего трапа.

Тот проворно подхватил слабеющее тело товарища и понес его на корму.

Чем ближе брандер подбирался к «Генриху», тем чаще в опасной близости от его капитана стали пролетать свинцовые вражеские гостинцы, но Ивлев не обращал на них никакого внимания. Он уверенно вел свой брандер на врага, намереваясь уничтожить его во что бы то ни стало.

Наблюдая за громадой вражеского корабля из-за мешков заметно просевшей баррикады, лейтенант решил таранить корму «Генриха», самую близкую к брандеру его часть.

«Хорошо, что мины прикрыты железными листами, а то давно взорвались бы к чертовой матери!» – подумал лейтенант. Ему, конечно, было страшно, но не столько за себя, сколько за дело, на которое он вызвался добровольцем. Желание совершить героический поступок подобно своему деду, участнику войны 1812 года, привело его на брандер, и не было в целом мире силы, которая заставила бы моряка свернуть с выбранного пути.

Самыми трудными и тяжелыми для брандера были последние сто метров. Выстроившись густыми рядами вдоль самого борта, французы вели непрерывный огонь с твердым намерением отвести от себя смертельную угрозу, и они были близки к этому. Достаточно было одной пуле попасть в закрепленные на носу корабля мины, и линейный корабль был бы спасен. Однако госпожа Фортуна отвернула свой лукавый лик от воинов Луи-Наполеона. Приняв пароход за обычный брандер, они сосредоточили свой огонь на капитанской рубке и палубе, надеясь если не перебить корабельную команду, то не дать ей возможность воткнуть в «Генриха» абордажные крючья и запалить свои горючие материалы.

Выглянув в последний раз на врага из-за баррикады и счастливо разминувшись с очередной пулей, просвистевшей рядом со щекой, Ивлев намертво закрепил руль в нужном положении. Огромная корма корабля, обильно украшенная замысловатой резьбой, быстро наползала на маленький русский пароход. Можно было с чистой совестью идти на корму к привязанной там шлюпке, но лейтенант Ивлев собирался остаться на брандере.

Французские солдаты продолжали стрелять по врагу до самой последней минуты, перед тем как пароход ударил носом по громаде «Генриха» и три сильных взрыва потрясли могучий корпус. И в тот же миг оглушительные крики ужаса и отчаяния пронеслись по рейду Евпатории. Кричали люди, находившиеся на борту корабля, кричали моряки, с соседних с «Генрихом» судов следившие за этим смертельным поединком. Облепив фальшборты своих кораблей, они с трепетом и страхом смотрели, как получивший смертельный удар в корму французский Голиаф оседал в морскую пучину.

Находившимся на борту корабля солдатам понадобилось некоторое время, прежде чем они осознали серьезность своего положения. Благополучно пережив взрыв русских мин, они успокоились, полагая, что положение «Генриха» не столь серьезное и все обойдется. Однако довольно заметное оседание корабля на поврежденную корму вдребезги разбило эти хрупкие иллюзии. Моментально возникла жесткая давка за места в спускаемых шлюпках, которую с большим трудом сдерживали офицеры с помощью ударов шпаг и угроз предать экипаж смерти за непослушание.

Порядок еще не был восстановлен, как из трюмов с громкими криками: «Вода, вода!» на палубу хлынули канониры с нижних орудийных палуб, и, словно подтверждая правоту их слов, корпус «Генриха IV» сильно накренился на правый борт. Всего этого было достаточно, чтобы притушенная паника вспыхнула с утроенной силой, которую уже ничто не могло остановить. Обезумевшие от страха люди стали пытаться как можно скорее покинуть обреченный корабль и бросились к левому борту, который выходил в сторону Евпатории.

Проникшая внутрь вода сместила остойчивость корабля, и он стал заваливаться на правый бок, отрезая столпившимся на противоположном борту путь к спасению. Напрасно некоторые солдаты пытались спрыгнуть в воду с поднимающегося ввысь крутого борта корабля. Оседание «Генриха» было быстрым и неотвратимым, и огромная масса людей гибла вместе с ним, так и не успев покинуть один из лучших кораблей французского императора.

Из членов команды брандера, потопившего «Генриха», сумел спастись только один Мельников. Будучи хорошим пловцом, он все-таки сумел доплыть к спасительному берегу, где и был подобран казачьим патрулем, наблюдавшим за действиями брандеров.