Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира - Флавиус Арделян Страница 41

Она выбрасывала землю из ямы то в одну сторону, то в другую и – я точно знаю – сошла с ума. Это был тот род безумия, что рождается от любви, близкой к смерти, когда ты готов убивать и воскрешать, а затем снова убивать и снова воскрешать, и все из-за обуревающих тебя страстей. Через несколько минут напряженных усилий Палма наткнулась на мешок, в котором похоронила кости Бартоломеуса. Ударила по нему раз, другой – внутри все еще что-то было. Она вытащила мешок, встряхнула: кости. Озадаченная и сердитая, Палма высыпала их на землю и начала перебирать. Безысходность уступила место надежде, а затем – радости, когда она заметила, что кости не человеческие, а звериные; значит, поняла Палма, это все дело рук паломницы – да, она сделала так, что Бартоломеус восстал из могилы. Возлюбленный Палмы жив!

Она сложила кости в мешок, бросила его в яму и накрыла землей. Думая о великом жесте любви, совершенном паломницей, вернулась в дом и наконец-то легла спать, умиротворенная, зная, что ее мужчина где-то в селе, не слишком далеко, надеясь, что он к ней вернется, предполагая цели, веря в лучшее. Она заснула, и пришел к ней сон. Как будто вдвоем с любимым скелетом странствовали они по Ступне Тапала, разъезжая в кибитке, доверху нагруженной человеческими шкурами, направляя лошадь к огромной пропасти, что разверзлась в сердце Мира. Она была так счастлива во сне, что одинокая слезинка скатилась по ее щеке. Палец, лишенный плоти, стер ее. Палма улыбнулась, не просыпаясь.

* * *

На рассвете Гагу снова появился у ворот.

– Дед! – крикнул сосед и, увидев, что его заметили, начал махать руками, как припадочный.

У его ног стояла бутыль вина в оплетке.

– Что такое, Гагу?

– Как дела у твоей гостьи?

– Ушла она.

– Вот прям взяла и ушла?

– Ага. Ни тебе до свиданья, ни тебе спасибо. Пока весь дом еще спал.

– Она что-нибудь с собой унесла?

Старик помотал головой, дескать, нет.

– Может, вернется, – предположил Гагу.

– Не вернется. Зачем ей это?

– Ну, она же не совсем ушла.

Дед нахмурил брови и аккуратно взял Гагу за руку.

– Ты на что намекаешь?

– Мисса сказала, что видела ее на окраине деревни. Дескать, бродила растерянная, как привидение. Когда ее спросили, кто такая и чего ищет, скрылась в кустах и убежала в лес.

– И ты уверен, что это она, Гагу?

– Она, она, Эберт тоже ее видел. Он пришел и мне рассказал, но не отважился перейти улицу и позвать тебя. Ты же знаешь, он у нас блаженный.

– И что он сказал?

– Что она бродила кругами у мельницы в другом конце села.

– Хм.

– А знаешь, что меня больше всего сбило с толку?

– Хм?

– Что Эберт видел ее в полдень.

– И что?

– Так ведь Мисса тоже видела ее в полдень, но на противоположном конце села. Что ты на это скажешь?

– Мэй, Гагу, ничего я не скажу, – ответил старик и опустил глаза, подавленный.

Гагу тихонько ткнул ногой бутыль.

– Я тебе ее уступлю за три каштана с половиной. А на это что скажешь?

– Мэй, Гагу, ничего я не скажу, – повторил старик и ушел во двор, оставив соседа с бутылью на дороге.

Он позвал Сивану и отвел ее в свою комнату.

– Доченька, – сказал он, вытаскивая топорик из-под кровати, – бери это и положи у вас в комнате между кроватями. Я пойду к Тармошу и куплю еще два-три, поменьше.

– Но что случилось, папа?

– Ничего, козочка моя, просто я дряхлею с каждым днем, а дороги спокойнее не становятся, всякие безумцы по ним бродят. Держите их у себя. Я иду к Тармошу, он даст мне что-нибудь хорошее, и я скоро вернусь. До той поры присмотри за девочками.

Старик ушел, и хотя Сивана ничего не сказала сестрам, они, сами того не осознавая, заразились друг от друга страхом, и в конце концов вышло так, что сбились в кучу во дворе, прячась друг дружке за юбку. Сивана озиралась по сторонам со страхом, Палма – с надеждой, Илена вообще никуда не смотрела, потому что была влюблена, а любовь лишает зрения и разума. Но эти поиски и слепые мечты прервал внезапный ужасный шум на чердаке дома. Девушки прижались друг к дружке, слушая звуки, с которыми многоножка билась о стены, и вопли жуткой боли. Илена, помня о проклятой голове существа, начала дрожать и плакать. Мучения многоножки не продлились долго, над домом и двором воцарилась тишина. Девушки оглядывались вокруг, чтобы посмотреть, не слышал ли кто-нибудь из соседей, но на улице было тихо, в окнах за заборами никого. В доме раздался грохот, а потом еще один, и, наконец, они услышали, как люк на потолке захлопнулся. Они простояли еще несколько минут, обнявшись посреди двора, а потом Сивана решила войти.

– Нет, – сказала Палма. – Пусти меня.

– Но, Пал…

– Нет, я пойду. Это моя вина.

– Все пойдем, – решила Сивана, но почувствовала, как Илена вцепилась ей в руку крепко сжатыми пальцами, увидела искаженное ужасом лицо сестры – и оставила ее во дворе.

Сестры медленно вошли в дом и украдкой проследовали к порогу своей комнаты. Вокруг царила тишина, и единственное, что было новым – острый запах существа с чердака. И тут они впервые увидели Мириапода, чердачную многоножку. Его гигантское тело несколько раз обвивалось вокруг себя, и у него были сотни – а может, тысячи – маленьких и острых как иголки ножек. Черную шкуру местами покрывали желтые чешуйки, а в челюстях, сжатых от предсмертных мук, застряли между острыми клыками осколки костей. Палма содрогнулась до глубины души, когда увидела эти кусочки и поняла, что кости могли быть человеческими.

До той поры Палма и Сивана не видели многоножку. Они ее слышали, да, еще с первых дней после смерти Бартоломеуса, потому что Чердачный Мириапод рождается только в тех домах, где недавно поселилась великая печаль – а во всей Ступне Тапала не было горечи сильнее той, которую испытывала скорбящая Палма. Говорили, что Чердачный Мириапод не уходит, пока человек, одолеваемый напастью, не испытает радость вместо огорчения, или пока тварь не прогонят из дома. Обо всем этом они узнали позже, от тети Сафты, когда поняли, что шорохи, шуршание и завывание на чердаке производит Мириапод, которого в деревне не видали уже несколько десятилетий. Только Илена столкнулась с тварью в первые дни: ничего не подозревая, поднялась на чердак за каким-то барахлом и увидела многоножку, которая пялилась на нее из мрака бешеными глазами. В то время Мириапод еще был небольшого размера и цвета желтой охры, но все равно накинулся и впился клыками в руку девушки. Теперь, выросший и потемневший, он лежал мертвым на полу комнаты, стиснув челюсти, а чуть ниже виднелась дыра, из которой уже начала вытекать вонючая паста лилового цвета.

– Что там? – дрожащим от страха голосом спросила Илена, оставшаяся во дворе.