Манускрипт - Геннадий Марченко Страница 40

Мда, оказывается, даже фашисты способны на проявление чувств. Однако данный факт никоим образом не может служить оправданием тех зверств, которые гитлеровцы вершили на оккупированных территориях.

— Каков был план ваших дальнейших действий?

— Я должен явиться в штаб, принять дела и заниматься тем же, что делал до этого. То есть снабжать армию всем необходимым.

— Признайтесь, делаете эту работу не без выгоды для собственного кармана?

— Да как вы можете?!! Я честный офицер…

— Ага, конечно, честный… А я по вашим глазам вижу, что приворовываете. Само собой, трудно удержаться от соблазна, когда через твои руки проходят такие объёмы. Всегда можно что-то сплавить налево, да, герр Фогель? Что, нечего возразить? Ладно, это пусть остаётся на вашей совести, а у меня к вам ещё один вопрос. С кем-нибудь из штабных знакомы? Есть в Ровно люди, которые могут вас узнать?

— Вряд ли, это новое место службы. Я даже никогда не видел в глаза генерал-лейтенанта интендантской службы Адама Вильхельма, которому обязан представиться по прибытии в штаб.

— А где он в Ровно находится?

— Я не помню точный адрес, он у меня записан в приказе о переводе. Все бумаги в портфеле.

— Что ж, спасибо за откровенность, герр Фогель.

Я не стал тратить патроны, оказалось достаточно удара рукояткой «люгера» в висок. Когда майор с всхлипом завалился набок, я деловито принялся его раздевать.

— Ефим Николаевич, зачем вы это делаете? — выразил своё недоумение Медынцев.

— На ближайшее время стану майором интендантской службы, а вы моим денщиком, ефрейтором Вальке. Так что не тратьте время, раздевайте второго немца и влезайте в его шмотки. Понимаю, неприятно одевать тряпьё с мертвеца, но это война, так что чего только во имя Родины не сделаешь. Кстати, жетон тоже не забудьте. А старую одежду выбрасывать не будем, пригодится, когда будет переходить линию фронта. Спрячем её пока под сиденьями.

Форма ефрейтора Медынцеву оказалась впору, а вот обмундирование майора мне было одновременно коротковато и свободнее, чем нужно, учитывая габариты покойного. Самое неприятное, что сапоги были на размер меньше моего, и я с ужасом представлял, во что превратятся мои ноги спустя час-другой ходьбы.

К счастью, пока идти никуда не требовалось, коль уж под рукой имелся трофейный «Хорьх». Лошадку мы распрягли и отправили гулять восвояси, может, по памяти доберётся до хутора, если по дороге кто-нибудь не приберёт её к рукам. Подводу бросили там же, на полянке, винтовки хуторян закопали рядом, у кряжистого дуба, хоть какой-то опознавательный знак на будущее, если вдруг какими-то судьбами доведётся сюда вернуться, в чём я сильно сомневался. Трупы мы тоже прикопали, подальше, в надежде, что в ближайшее время их никто не обнаружит, разве что лесные падальщики. Как нельзя кстати пригодилась штыковая лопата, притороченная к задней части подводы.

— А очки-то убиенного зачем нацепили? — спросил Медынцев, занимая место за рулём немецкого джипа.

— Я так на него больше похож. Хотя пока можно и снять, некомфортно сквозь эти линзы смотреть. Морда, конечно, у меня не такая упитанная, как у герра Фогеля, но, мне кажется, есть что-то общее.

— Я про свою морду вообще молчу. Между прочим, они у нас небритые, в отличие от тех, кого вы убили.

— А я в вещах майора нашёл безопасную бритву с запасными лезвиями, мыло и помазок плюс стаканчик, в котором можно развести мыльный раствор. Сейчас в первую же деревню заявимся и потребуем тёплую воду.

— А вообще, я так понимаю, мы двигаемся в сторону линии фронта под видом немцев?

— М-м-м… А может, заявиться в штаб интендантской службы под видом майора Вилли Фогеля.

— Ефим Николаевич, к чему ненужный риск? Я на правах старшего по званию и ответственного за вашу доставку в Москву запрещаю заминаться самодеятельностью. И так уже много чего натворили.

— Много, говорите? А кто нас затащил всех на хутор, заставив поверить в благие намерения этого Опанаса? А кто смотрел на интенданта так, будто готов вцепиться зубами в его глотку, после чего он потребовал аусвайс? Вы же кадровый разведчик, а ведёте себя, прошу прощения, словно дилетант-первогодок. И после этого вы ещё меня обвиняете в самодеятельности!

На лице майора заходили желваки. Ясно, трудно вот так принять о себе всю правду-матку, но он — я видел это по его глазам — понимал, что в корне-то я прав. А потому проглотил мои обвинения и довольно сдержанно заметил:

— Однако всё вами сказанное не отменяет того, что моё и ваше задание остаётся прежним.

— Ладно, Василий Карпович, чёрт с вами, гоним к фронту. Но в первой же деревне ищем тёплую воду.

Первая попавшаяся деревенька называлась Татаринцы. Но жили в ней не татары, а преимущественно всё те же украинцы. При нашем появлении народ либо старался исчезнуть, либо уважительно кланялся. Мы выбрали хату поприличнее в центре деревушки, с приличным палисадником и звуками домашней скотины на заднем дворе.

— Ласкаво просимо, панове!

Непрерывно кланяясь, открывший нам дверь немолодой мужик сделал приглашающий жест.

— Чим можу вам служити? Чим зобов'язаний такои радостi?

— Ви давать нам горячий вода, ми есть бриться.

И я показал жестом, как-будто бреюсь. Через двадцать минут передо мной стоял тазик, в котором парилась вода. Я зачерпнул из него в металлический стаканчик, где навёл пену, вставил свежее лезвие и с наслаждением принялся соскребать двухдневную щетину. Когда физиономия приобрела гладкость, ополоснул лицо тёплой водой из тазика, и позвал Медынцева:

— Dietrich, komm, du bist dran.

Ну а что ж, не на русском же его звать, раз уж мы изображаем немцев. Пока мой «денщик» приводил себя в порядок, я поинтересовался у хозяина дома:

— Куры, яйки, млеко?

— А як же, панове! Хоч i голодний час, але для панiв нiмцiв завжди знайдеться.

Гримасу крестьянина, понятно, трудно было назвать радостной, когда спустя полчаса он собирал нам корзинку, в которую улеглись жареная курица, десяток варёных яиц, половина каравая хлеба, перья зелёного лука, пара больших помидорин, бутыль утреннего молока и спичечный коробок с солью. Но в его ситуации выбирать не приходилось. Надеюсь, мышьяка он нам туда не подсыпал.

— Говорить мне, почему не в Красный армия? — решил я напоследок докопаться до несчастного сельчанина, ткнув его в грудь указательным пальцем.

— Так я ж… це… плоскостопiсть у мене, панове нiмцi. Та й не люблю я бiльшовикiв. Я за вас, за нiмцiв.

Бедолага аж побелел весь, того и гляди в обморок грохнется.

— Это карашо, немец есть гут! — покровительственно похлопал я его по щеке и обернулся к майору. — Dietrich, gehen wir.

Покидая деревню, я буквально чувствовал устремлённые нам в спину взгляды, молясь, чтобы не раздался выстрел. Кто их знает, местных, рады они немцам или ненавидят их. Не все же как Опанас, привечают фашистов.