Паноптикум - Элис Хоффман Страница 40

По пути на рыбный рынок я проходила мимо слесарной мастерской и однажды завернула туда. Я сказала мастеру, что потеряла ключи от погреба, где хранятся банки с вареньем и прочими законсервированными продуктами. Я была уверена, что он тут же разоблачит мой обман, – щеки у меня пылали, я мекала и заикалась. Я ждала, что мастер вызовет полицию и меня арестуют прямо в мастерской, но он говорил со мной как с любым другим посетителем. Я сказала, что у меня нет денег, чтобы пригласить его домой поменять замок, а он ответил, что это и не требуется, так как у него есть отмычка, которая может открыть любой замок. Я заплатила ему за отмычку, но оказалось, что приобрела я совершенно бесполезный кусок металла. Придя домой, я вставила отмычку в подвальный замок, она изогнулась и застряла в замке. Я перепугалась, что не смогу ее вытащить и отец обо всем узнает. Но в конце концов, дернув за отмычку изо всей силы, я вытащила ее и побежала в глубину двора, где засунула ее в кучу мусора, который мы сжигали каждую неделю. Несмотря на эту неудачу, я по-прежнему хотела узнать о прошлом отца. Любопытство не давало мне покоя, как камешек в туфле. Когда отца не было дома, я рылась в книгах его библиотеки, словно они могли раскрыть мне его секреты. Я читала медицинские статьи и книги по естественной истории. Залезла в его шкафчик с виски и аперитивами и пригубила какую-то зеленую жидкость, имевшую привкус мяты, растущей в нашем саду. Я пробовала копать землю рядом с кухонной дверью, где росли сорняки и возница таскал экспонаты, приобретенные отцом. Я надеялась найти там кости или, может быть, обломки золотых изделий, но все, что я раскопала, – это муравейник. Но однажды вечером я нашла ключи. Отец ушел из дома без пиджака, и я решила обшарить на всякий случай карманы. В одном из них была мелочь и конфета в обертке, в другом ключи.

Ключи были маленькие, один железный, другой медный. Они жгли мне руку. Я в нерешительности стояла на лестнице, ведущей в подвал. Признаюсь, мне было страшно. Я не была готова заходить в своем бунте против отца так далеко. Но, возможно, меня останавливало и другое соображение. Возможно, я догадывалась, что после того как я открою дверь и узнаю правду, мне придется уйти из дома. А куда мне уйти, я даже и не представляла. В какой-нибудь другой музей или театр, если меня туда возьмут? Я понимала, почему Морин так держится за свою работу. Выбор у нас был небольшой.

Я вернула ключи на место.

И презирала себя за это.

Но и оставаться прежней послушной девочкой уже не могла. Особенно часто дух неповиновения овладевал мной, когда меня демонстрировали в моем аквариуме. Иногда я строила рожи посетителям, если они слишком приближались и прижимали носы к стеклу. Однажды я оскалила зубы, как собака, и две молодые женщины упали в обморок, так что пришлось приводить их в чувство нюхательными солями. Но почти никто не замечал этих мелких эскапад, даже Морин, потому что вне аквариума я держалась с подобающим смирением. Я мыла посуду и помогала развешивать белье после стирки. Сотню раз в день я расчесывала волосы и неутомимо скребла руки смесью мыла со щелоком, чтобы устранить синюю краску, которой они были окрашены в аквариуме. По вечерам я не отступала от распорядка, установленного для меня отцом. Читала классиков, которых он мне рекомендовал, рано ложилась спать. Но с каждым годом мной все больше овладевало мое природное любопытство. Оно не давало мне покоя, даже когда я изо всех сил старалась вести себя примерно. Открывая окно спальни, я ощущала запах соли, рыбы и человеческого желания. Я знала, что мне надо: найти свое место в жизни, не идти путем, предначерченным мне отцом, а самой выбрать его. Меня интересовало, какие прически делают другие девушки моего возраста, – мои-то волосы были заплетены в косички, как у маленькой девочки, – как они учились танцевать, как покупали шелковые платья в магазинах, заводили друзей. Я с завистью смотрела на девушек, которых встречала на улице. Мне казалось, что они вполне освоились в окружающем мире, в то время как мне были доступны лишь его отдельные кусочки. Я, возможно, была в Бруклине единственной, кто знал, что сердце колибри бьется с такой частотой, что ты слышишь непрерывное гудение, когда она садится на твой палец, чтобы выпить подслащенной воды из пипетки. Я знала, что панцирь черепахи надо смазывать зимой оливковым маслом, чтобы он не растрескался, что когда она засыпает, то втягивает внутрь конечности и голову и, убаюкивая себя, покачивается взад и вперед, как дитя в колыбели. Но я хотела знать то, что не имело никакого отношения к миру природы – и вместе с тем было ее неотделимой частью.

Я хотела узнать любовь.

Летом я начала тайком убегать в Дримленд, хотя отец неоднократно предупреждал, что владельцы этого парка развлечений – наши враги. Он говорил, что мы – два враждующих государства. Наша вражда не может разрешиться миром, рано или поздно нам предстоит сразиться. Я не хотела сражаться, я хотела наслаждаться роскошными летними ночами. Но я знала, что Кони-Айленд может быть опасен, он определенно менял свое лицо. На Брайтон-Бич, недалеко от района, называвшегося Кишка, был ипподром, еще два находились в Шипсхеде и Грейвсенде. Кони-Айленд, с его ярмарочной площадью на Брайтон-Бич и Бруклинским клубом жокеев, был колыбелью спорта, но ипподромы придавали ему криминальный оттенок, и публика там попадалась буйная. Эти жокеи и игроки с криминальным уклоном вливались в толпу людей, приходивших в Дримленд и Луна-Парк отдохнуть в сказочном мире из стали и папье-маше. Покончив с домашними делами и пожелав отцу спокойной ночи, я выбиралась на крышу через окно. С Атлантики грядой наплывали облака и пелена розоватого тумана, я сидела в темноте и наблюдала за ночной жизнью на Сёрф-авеню. Но скоро мне надоела роль зрительницы. Отец всегда говорил, что мое сердце и легкие больше, чем у большинства людей, и поэтому я могла очень долго находиться под водой без воздуха. Возможно, мои желания тоже превышали норму. Если мне чего-то хотелось, это желание неотступно преследовало меня. По ночам я ворочалась и металась без сна и часто плохо высыпалась. Я жаждала другой жизни. Когда я убегала ночью из дома, то всегда складывала на постели под одеялом одежду в форме человеческого тела, чтобы отец ничего не заподозрил, если ему вздумается проверить, как я сплю. Правда, он никогда этого не делал. После ужина он возился в своей мастерской, а затем отправлялся в турне по бруклинским барам, – только на Сёрф-авеню их было больше десятка. Его мысли не были заняты исключительно мной.

– Мужчины есть мужчины, – говорила Морин, если я удивлялась, куда это отец ходит по вечерам. – Оно и к лучшему. Когда мужчины нет дома, женщина чувствует себя свободнее.

И правда, когда отец уходил, я могла читать все, что пожелаю, с удобством устроившись в его любимом мягком кресле, набитом конским волосом. Эхиноцереус возвышался на дубовой тумбочке поблизости, но он меня не интересовал. Я не верила, что он когда-нибудь зацветет и как по волшебству преобразится у меня на глазах. Мне он представлялся злобным существом, которое скорее будет глотать мух и пауков, нежели распускать прекрасные цветы. Я погружалась в леденящие душу истории Эдгара По, хотя отец называл его извращенцем и пьяницей.

Я даже отваживалась заглядывать в тома восточных трактатов, где половой акт изображался таким образом, что я безуспешно силилась его понять. Я ела тосты с маслом и рисовый пудинг, нарушая рыбную диету, на которой настаивал отец, и наконец-то попробовала красного вина. Распустив волосы, я рассматривала себя в зеркале, чтобы понять, какой женщиной я стану. Я видела девушку с бледным лицом и длинными волосами, обладающую спокойным характером и внешне невозмутимую, но с волнением думающую о будущем. Глаза выдавали сжигавший меня огонь желания. Вскоре я так расхрабрилась, что уже не вылезала в окно, а спокойно выходила через дверь. Стоило мне оказаться на улице, как я чувствовала себя другим человеком. Если бы кто-нибудь спросил, как меня зовут, я назвалась бы Джейн, именем героини романа, о котором Реймонд Моррис всегда говорил с благоговением, потому что он освободил его из чердачного плена. Имя было достаточно обыкновенным и вместе с тем, как мне представлялось, говорило о величии и независимости. Мне запомнились слова героини: «Я не ангел и не буду им, пока не умру». Это показывало, что я не единственная, кто не вполне соответствует предъявляемым к нему требованиям, и что ангелы обитают на том свете, а не на этом.