Лабиринты рая - Ник Саган Страница 40

Вот черт!

Ладно, может ей удастся перехитрить его. У нее ум острый как бритва.

Безусловно, мы все отсюда выберемся. И мы предъявим коллективный иск Гедехтнису. Это сблизит нас. Мы вместе уедем. На прекрасный настоящий остров. Например, на Фиджи, где ГВР появится только через много-много лет. Она будет врачом, а я — не знаю, чем я буду заниматься, — но мы будем счастливы там… нам будет спокойно… и…

Мы посмотрим друг другу в глаза…

Я впился ногтями в деревянные стенки гроба: я размышляю о будущей жизни с девушкой, которая считает меня неприятным человеком.

Кем я, черт побери, себя вообразил?

Габриель Кеннеди Хэллоуин.

Я жалкое насекомое, принадлежащее смерти, этот гроб — оболочка куколки.

Я расту под землей.

Я созреваю, набираюсь сил.

Когда придет мое время, я поднимусь.

Победителем?

Кажется, у меня галлюцинации. Вот что со мной происходит. Обычная вещь при одиночном заключении. Мозг начинает создавать нечто из ничего.

Лучше просто заснуть. Вздремнуть в земле, ха, ха. Раз уж ничем не могу себе помочь, лучше посплю. Забудусь.

Когда проснусь — буду свободен.

* * *

Исаак рассказывал мне, что молитва, в которой просят ниспослать решение проблем во сне, называется истикара.

Боюсь, я не совсем верно произнес слова молитвы.

Сердце колотилось, тело покрылось липким потом, во рту — кислый привкус. Понятия не имею, что мне приснилось, но проснулся я от собственного крика, я звал маму.

Оказалось, не так уж я и крут.

Обнаружив, что ты не так много можешь, как думал, становишься скромнее. Появляется горечь. И злость. Особенно сильна злость. Теперь я знаю, что такое беспричинная ярость.

Все от одиночества.

В подобных ситуациях только два варианта: одни боятся одиночества, другие наслаждаются им. Я думал, что принадлежу ко второй категории. Но это одиночество в гробу меня изменило. Маэстро сумел изменить меня, сделал из меня другого человека, и в этом человеке было то, что я всегда ненавидел.

Теперь он имеет власть надо мной.

Меня всегда преследовало опасение, что за мной следят, теперь же, когда мне предоставили полнейшее уединение, опасение это пропало, словно его и не было. Возможно, в этом весь смысл изоляции. Еще один урок — я нуждаюсь в людях.

— Сообщение от Маэстро.

Нэнни. Это была Нэнни.

— Выпусти меня отсюда, — прохрипел я.

Раздался голос Маэстро.

— Внимание, учащиеся. Я заявляю, что у каждого из вас есть право свободно высказываться в соответствии с правилами Гедехтниса, но я требую, чтобы вы никогда не называли меня Маэ$тро. Можете считать, что я слишком чувствителен. Вы расцениваете меня как безликое чудовище, тогда как на самом деле я — разумное существо, и у меня есть чувства, которые могут быть оскорблены, если постоянно демонстрировать свое грубое ко мне отношение.

И снова тишина.

Никто не ответил на мои призывы о помощи. Интересно, то, что я сейчас услышал, — голоса Нэнни и Маэстро, — было просто галлюцинацией?

У меня галлюцинации?

Где ты, Симона?

У меня в кармане зажигалка. Здесь, в гробу, кислорода достаточно, я мог бы зажечь ее. Один щелчок — и обивка загорится. А значит, я сгорю. Я буду гореть и ощущать это. Мой склонный к внушению мозг будет передавать всю боль, которую испытывает человек, сгорающий заживо, боль приведет к шоковому состоянию. Это будет очень страшно и больно, но, когда мое состояние будет зафиксировано контролирующей аппаратурой, сестра отключит меня от ГВР.

Хватит ли у меня храбрости сжечь себя заживо?

Пальцы нащупывают зажигалку. Где-то здесь. Вот она. Вытаскиваю. Подношу к уху. Трясу. Жидкости внутри достаточно.

Личное устройство, зажигалка, Zippo [7], нержавеющая сталь, модель 9.

Я держу ее на вытянутой руке, нажимаю.

Ничего. Щелчок. Снова ничего. Не потому, что жидкости мало, просто Маэстро сделал ее бесполезной.

Я приподнялся и начал биться головой о крышку, чтобы хоть что-то почувствовать. Я хотел причинить себе боль, чтобы уже не позволять себе тешиться глупыми надеждами. За каждый щелчок зажигалки удар головой.

Щелк, щелк, щелк — бах, бах, бах.

Какой-то новый звук присоединяется к моей простенькой симфонии. Какое-то царапанье.

— Эй?

Кто-то откапывает меня. Я здесь. Я…

Нет.

Нет и нет.

Звук внутри гроба.

Здесь есть что-то, кроме меня. Я подтягиваю ноги. Что за чертовщина?

Я стучу ногами, пытаюсь убить это нечто. Оно продолжает двигаться. По ноге на живот. Потом вверх но груди. Я хватаю его.

И мои пальцы начинают светиться… Ну и что?

— Пришел посмотреть, не умер ли я?

Паук кивнул стеклянной головой. Он разглядывал меня.

— Это и есть твоя работа, жучок? Я не Лазарь, я еще жив. Но раз ты здесь, может, поможешь мне?

Очень осторожно я погрузил в него пальцы. Вспыхнули иконки.

— Не бойся, — успокаивал я его.

На этот раз Пейс отнесся к моим манипуляциям спокойно. Он ни разу не попытался отползти. Сорок пять минут беззастенчиво пытаюсь взломать систему — и обнаруживаю проход. Я жму на кнопки, вгрызаюсь в интерфейс, словно краб.

В приглушенном свете появляются слова.

ГОСТЬ ДЕВЯТЬ ХЭЛЛОУИН ОТВЕЧАЕТ?

— Отвечает на что? — вслух поинтересовался я.

ГОСТЬ ХЭЛЛОУИН СКОМПРОМЕТИРОВАН

ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

— Будем надеяться, что это не так. Лучше скажи, как отсюда выбраться.

ГОСТЬ (ПОДЧИНЕННЫЙ) НЭННИ ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАНА ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

— Верно, она теперь не поможет, от нее никакого толку.

ДОМЕН ДЕВЯТЬ СКОМПРОМЕТИРОВАН ВОССТАНОВЛЕНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ?

* * *

И эта мирная литания [8], время от времени разбавляемая кодом, повторялась снова и снова: ты сбрендил? Нэнни свихнулась? ваш мир гикнулся? Да, да и да. Он все спрашивал и спрашивал. Вынюхивал. Мне никак не удавалось установить что-то похожее на общение с Пейсом. Всякий раз, когда я пытался ввести ответ на вопрос, он его блокировал.