Особый отдел и пепел ковчега - Николай Чадович Страница 40

– Помните лето пятьдесят третьего года, когда у вас под стражей находились бывшие сотрудники МГБ, обвинявшиеся в пособничестве преступным замыслам Берии?

– Такое забыть невозможно. – Мрачное лицо Вертипороха немного посветлело. – Обстановка в стране была накалённой до предела. Предполагалось, что верные Берии силы могут в любой момент поднять мятеж. Под подозрением была даже милиция, и всех арестованных размещали на территории воинских частей – в казармах, в бункерах, на гауптвахтах. У нас в каждой камере, рассчитанной на пять-семь человек, сидело по двадцать. И это в летнюю духоту! Правда, поближе к концу года гауптвахту разгрузили. Кого-то отправили в Сибирь, кого-то – в расход.

– Тем не менее один из подследственных сумел избежать наказания. – Лишь сейчас Цимбаларь заговорил о деле, ради которого, в сущности, и явился сюда. – Имеется в виду некий Григорий Флегонтович Сопеев, которого выпустили на свободу ещё до суда.

– Как же, как же! – Вертипорох почему-то заулыбался. – Весьма забавная история. Кстати, мне довелось быть её очевидцем… Надо сказать, что арестованных держали в чёрном теле и допрашивали с пристрастием. Никакого снисхождения не давали. И вдруг нежданно-негаданно поступает распоряжение освободить этого самого, как его…

– Сопеева, – напомнил Цимбаларь.

– Ну да… За что, думаем, такая поблажка? Но с прокуратурой спорить не будешь, да и не наше это дело. Сказано отпустить – отпустили. Начальник гауптвахты капитан Уздечкин был большим оригиналом. Вот он и решил, смеха ради, устроить небольшой розыгрыш. Ночью этого Сопеева свели в подвал, и Уздечкин, держа в руках чистый лист бумаги, зачитал ему смертный приговор. Причём всё было обставлено с предельной достоверностью. Присутствовал и врач в белом халате, и исполнители в чёрных масках, естественно, подставные. Лучше всех свою роль безусловно сыграл Уздечкин – взгляд суровый, брови насуплены, голос звенит, особенно когда дошла очередь до заключительной фразы «…приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелу!». Бедняга Сопеев побелел весь, бац на колени и молит: «Пощадите! Я ни в чём не виноват! Мне следователь обещал снисхождение! Возьмите всё! Возьмите золотые часы, принадлежащие самому товарищу Сталину!»

– Он не упоминал, как эти часы ему достались? – Цимбаларь, забывшись от радости, бесцеремонно прервал Вертипороха.

– Может, и упоминал, только я запамятовал. – Монах нисколечко не обиделся. – Стыдно признаться, выпивши был. Как, впрочем, и все остальные участники этой сцены. Но Уздечкин предложением Сопеева заинтересовался. Золотые часы, да ещё сталинские, на дороге не валяются… Принесли из каптёрки личные вещи Сопеева, изъятые при аресте. Действительно, среди всякого другого барахла имеются неказистые карманные часики с цепочкой. Весьма увесистые, хоть корпус по виду сделан из обыкновенного никелированного железа. Уздечкин по крышке шилом царапнул – и в самом деле что-то желтое блеснуло. Мне это, помню, сразу странным показалось. Ведь обычно наоборот делается – золотом всякие малоценные металлы покрывают. К тому же часики оказались неисправными. Сколько мы завод ни накручивали, а механизм не тикает. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Оставил Уздечкин часы себе, а Сопеева утром выпустил, сказав, что это якобы его персональная заслуга. Тот дурачок и поверил.

– Впоследствии вы эти часы видели?

– Не приходилось, – развел руками Вертипорох.

– А с Сопеевым встречались?

– Нет. Но слышал, что он дослужился до генерала.

– Как сложилась дальнейшая судьба Уздечкина?

– Представьте себе, стал известным поэтом. – В словах Вертипороха Цимбаларь уловил иронические нотки. – Он и до этого стишками баловался, только нигде их пристроить не мог, даже в гарнизонной многотиражке. А тут, будто нарочно, по всем частям нашего округа стали отбирать экспонаты на конкурс народного творчества. Рисунки, вышивание, резьба по дереву, плетение из соломки. Уздечкин тетрадочку своих стихов тоже всунул. И, к всеобщему удивлению, спустя полгода их напечатали отдельной книжкой. Говорят, какому-то литературному деятелю, заседавшему в жюри, эти вирши очень понравились.

– Так это тот самый Уздечкин? – удивился Цимбаларь. – Автор поэмы «Навстречу ветру»?

– Вот-вот, – подтвердил Вертипорох. – Классик, можно сказать. Его когда-то даже в средней школе изучали. Книги чуть ли не каждый год выходили. Плодовитым оказался, словно таракан.

– Не знаете, он ещё жив?

– Чего не знаю, того не знаю. Наши дорожки вскоре разошлись. Правда, в журналах мне его творения частенько попадались. «Когда народы дружбою сильны, бессильны поджигатели войны…» – с пафосом процитировал Вертипорох. – Хотя на мой вкус это не стихи, а какая-то профанация.

– Полностью разделяю ваше мнение, – охотно согласился Цимбаларь. – До Пастернака вашему Уздечкину как до Луны, а до Пушкина и того дальше. Это совершенно понятно даже дилетантам, вроде меня.

– Однако очевидная бездарность не мешала Уздечкину лопатой огребать гонорары и премии, – усмехнулся Вертипорох, хотя бы на краткий срок отвлёк– шийся от своих тягостных дум.

– Спасибо за содержательную и откровенную беседу, – поблагодарил его Цимбаларь. – Если вас не затруднит, помолитесь за раба божьего Александра, то бишь меня.

– Обязательно помолюсь. – Вертипорох перекрестил Цимбаларя. – И на прощание дам совет умуд-рённого жизнью человека: избегайте поступков, которые впоследствии заставят вас каяться. А чтобы иметь перед собой конкретные нравственные ориентиры, обратитесь к Евангелию от Матфея. Вдумчиво прочитайте Нагорную проповедь. Ещё никто и никогда не сказал более доходчивых и проникновенных слов, объясняющих людям смысл их бытия и суть поступков… А теперь ступайте с миром.

Несмотря на наставление брата Симеона, благодать божья так и не снизошла на Цимбаларя. Более того, по мере приближения к автомобильной стоянке, расположенной на приличном расстоянии от монастыря, он ощущал, как в душе нарастает некий непонятный дискомфорт.

Возле его «Мицубиси-Лансер» уже околачивался контролёр автостоянки, настроенный явно не по-христиански. Завидев Цимбаларя, он с места в карьер набросился на него:

– Ты как машину припарковал, рыло свинячье! Ты же, мудак, всем выезд перекрыл! Да я тебя сейчас…

В ответ Цимбаларь взорвался забористым лагерным матом. Вороны, только что усевшиеся на золочёные церковные кресты, вновь взмыли в небо. Оказавшиеся поблизости туристы или затыкали уши, или, наоборот, превращались в слух. Контролёр на некоторое время утратил дар речи.

Разрядившись потоком грубой брани, Цимбаларь сразу почувствовал облегчение, словно после очистительной клизмы. Вывод напрашивался сам собой: напускная вежливость, которой пришлось придерживаться чуть ли не целый час, действовала на его организм крайне отрицательным образом.