Русалка и Зеленая ночь - Станислав Буркин Страница 40

– Простите, но я действительно не вижу, куда, – смутился доктор.

– Вот и мы не видим, – невозмутимо отозвался картавый.

– Так может быть, нам лучше сойти на ближайшем причале? – предложил доктор. – Видите ли, мы не совсем россияне. Точнее, мы русские, но живем уже не в России.

– Мало ли кто где жил. Здесь это никого не волнует, – ответил разговорчивый прохожий. – Я, например, чистокровный еврей и жил в Израиле, но вот я все равно здесь. Пес его знает, почему.

– Не надо было рождаться в Одессе, – буркнул кто-то рядом с ним.

– И водку по-русски жрать, – добавил другой.

– И все-таки, куда мы идем? – не унимался доктор. – И что нас ждет там?

Израильский одессит пожал плечами:

– Не знаю, не знаю. Может, нам пожмут руку и выдадут колбасы, а может быть, выругают и что-то припомнят. Каждый ждет чего-то своего… Послушайте, друзья мои, да вы так окоченеете.

Даня, прыгая с ноги на ногу, согласно покивал. Маша, стуча зубами, благодарно посмотрела на прохожего и быстро-быстро заморгала: ее волосы давно уже покрылись поблескивающим бисером снежинок.

– А вы поспрашивайте, может, у кого-то есть что-нибудь теплое, – посоветовал картавый прохожий, а когда доктор беспомощно оглянулся, он вдруг развернулся лицом к задним рядам и, продолжая пятиться, закричал торжественным левитановским голосом: – Товарищи! – Потом прокашлялся и добавил: – Братья-славяне! Не найдется ли у кого теплой вещички для земляков?

– Ты на свою рожу жидовскую в зеркало глянь! – крикнули из толпы. – Брат нашелся!

Очередь продолжала свое степенное движение, лишь некоторые женщины что-то недобро пробормотали себе под нос.

– Граждане! – не сдавался израильтянин. – Люди добрые, не найдется ли теплой вещички для земляков? Товарищи, вспомните о том, как наши предки выручали друг друга в тяжкие моменты нашей истории. – Благородный голос прохожего звучал звонко, но быстро терялся за мерно шаркающей поступью обреченной толпы. – Люди русские! Неужели все эти рассказы о сердечном сплочении русских людей в беде придуманы только затем, чтобы обманывать в школе детей? Неужто мы, как какие-нибудь американцы, в трудную минуту войн и революций думаем только о своей шкуре? Тогда позор нам, товарищи! Позор! А ведь кто знает, куда мы с вами идем? Может быть, там, впереди, нас ожидают еще более суровые испытания и помощь понадобится не им, а вам…

– Да замолчите же вы, наконец, – скорбно выдохнула молодая женщина, пихая ему в руки стопку клетчатых одеял, которую передал через нее кто-то сзади.

– Спасибо, товарищи! – все никак не мог выйти из образа картавый. – Так, именно так и должны поступать…

– Зат-кни-тесь! – рявкнула женщина, и израильтянин заткнулся.

– Благодарствуем, – искренне сказал доктор, принимая одеяла. Аркадию Эммануиловичу было неловко, и он очень хотел как-нибудь отблагодарить доброго человека. – Вы просто спаситель.

– Да бросьте, – скромно улыбнулся прохожий. – вставайте вперед, что вы с боку припека?

– А никто возражать не будет? – поосторожничал доктор.

– Не будет, не будет, – заверил израильтянин. – Кстати, забыл представиться. Моисей Иванович Биндеман. – Он учтиво поклонился.

– Аркадий Эммануилович Блюмкин, – кивнул доктор и высунул из-под одеяла руку для рукопожатия. – А это мои друзья – Даниил и Мария.

– Очень приятно, – вновь поклонился спаситель. – Можно поинтересоваться, чем вы занимались и как оказались здесь?

– Я врач-логопед, а мои друзья – вахтовики и трудятся на орбите, – ответил доктор, раздавая одеяла Дане с Машей и втискиваясь вместе с ними в колонну. – Видите ли, мы были на неформальном обеде у Его Величества государя императора Максима Павловича, и вдруг царь куда-то исчез, а потом пришла собака и пригласила нас на этот корабль…

Объяснив ситуацию вкратце, доктор тут же сконфузился, осознав, какой ерундой звучит сказанное им. Биндеман же украдкой глянул на Даню и Машу, надеясь, что они дадут какие-либо знаки, что, мол, доктор несколько не в себе. Но постольку те брели, глядя себе под ноги, и никак на сказанное не реагировали, он только пожал плечами и неискренне промычал:

– Вон оно, значит, как. Сначала царь, потом собака…

– Да-с, – сказал Блюмкин с вызовом, – именно так-с. Сперва царь, потом собака. Мы и сами, в общем-то, не понимаем, как это все получилось. Еще, знаете, эта подводная лодка во льдах и ваш корабль… – продолжал он нести пургу.

– Корабль, корабль, – качая головой, повторил Моисей Иванович, как бы теряя интерес чокнутому собеседнику.

– А как вы-то здесь оказались? – чувствуя, что тот не вполне ему верит, спросил доктор.

Биндеман пожал плечами и опустил глаза:

– Я просто спустился в берлинское метро и пошел в потоке людей. Потом раздался хлопок, свет отключили, и все с визгом ринулись по туннелю. Сначала бежали, потом пошли по темным переходам… И вот мы все идем, и кругом одни русские, и все давно уже устали идти. Но, похоже, мы все-таки куда-то подходим.

Доктор огляделся вокруг и обнаружил, что они вошли в какой-то ангар. Над их головами теперь свисали тарелки примитивных железных люстр, чуть покачивающихся на длинных, теряющихся в темном высоком своде шнурах. Шаркающие шаги стали отчетливее, а тихие голоса – гулче. Где-то в глубине этого холодного жестяного полумрака гудели механизмы, лаяли собаки и звучал неразборчивый женский голос, судя по тембру – из репродуктора.

– Да, действительно, – озадаченно согласился доктор, обернулся, но прохожего уже не нашел: на входе очередь слегка перемешалась. А люди выглядели уже не такими удрученными.

Однако впечатление, что путь в неизвестность подошел к концу, довольно скоро рассеялось. Чем дальше они шли, тем больше убеждались в том, что нет ему конца и края. Помещения, через которые они брели еще много часов, иной раз действительно напоминали туннели метро, иной раз – корабельные трюмы, а иногда – темные заводские склады. Тогда над ними нависали контейнеры, по которым расхаживали солдаты в длинных шинелях, с собаками и с фонарями в руках. Их лучи дерзко сновали по толпе, заставляя пойманных светом усталых людей щуриться или заслоняться рукой.

Это была очень странная и тяжелая ночь. Маша с Даней, кутаясь в одеяла и погрузившись в дремоту, зевали, как дети, и бездумно брели, положившись на Аркадия Эммануиловича. Доктор же, напротив, не расслаблялся и старался быть готовым ко всему, прежде всего – к внезапной панике, которая особенно страшна при таком скоплении народа.

Потом вышли под открытое небо на какую-то станцию и, как колонна военнопленных, быстро двинулись через коридор между солдатами и их лающими псами. Ярко били прожектора, гудели грузовые машины, высаживая отряды военных. Постукивая, прополз железнодорожный состав из бесконечных цистерн. Казалось, что вот-вот наступит рассвет. Доктор подумал, что, возможно, дальше их повезут поездом, а сейчас дадут отдохнуть в теплом чистом помещении вокзала, но вскоре разочаровался: станция больше походила на товарную, и ничего похожего на зал ожидания здесь не было.