Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин Страница 40

До смерти мне за то ничего не было. Нет таких законов на земле, чтобы обманутые мужья страдали, ежели они и преступления никакого не совершили. Бабу в пуху обвалять — разве то преступление? Восстановление справедливости, ага!

Грешник помолчал немного, словно закончил тяжелую работу, опрокинул в широкий рот половину содержимого стакана и с неожиданной обидой продолжил:

— А тут со мной и разговаривать не стали. «Рок-н-ролл любишь?» — «Да какой еще рок-н-ролл?!» — «Ясно… Эротические стихи пишешь? Сексуальные романы сочиняешь?»

Какие там стихи! У меня вся жизнь сплошной эротический роман!

«Может, — говорят, — ты скульптурой обнаженной увлекаешься? Или, на худой конец, любительские порнофильмы снимаешь?» — «Да чем же, — говорю, — я их снимать-то мог? Может, и снял бы, если бы средства на камеру были!» — «Тогда, — говорят, — извиняй, твой ярус одиннадцатый, круг будет второй».

Кукую. А за что, спрашивается? Ну, облил клеем, ну, в пуху извалял… Так я же сам потом без перин исстрадался! Ты-то сам, в каком кругу обитаешь?

Неожиданный вопрос поставил Лютикова в тупик. Некоторое время он лихорадочно вспоминал Данте, которого почти не помнил, наконец, брякнул наугад:

— В шестом.

Грешник воззрился на него с неожиданным уважением:

— Выходит, диссидент?

Неизвестно, как Лютиков из этой ситуации выкрутился, но тут неожиданно к столу вернулась веселая муза Нинель.

При виде ее грешник ссутулился и весь как-то усох, неуловимо он скользнул от стола, даже выпивку свою оставил.

— Чует кошка, чье мясо сожрала! — злорадно сказала муза. — Я тебе говорила, Лютик, будь осторожнее. Это ведь стукач местный, его здесь все знают, ходит, козел, по столикам, вынюхивает! Меня о нем не один раз предупреждали! Будет еще в душу лезть, гони его, Лютик, в шею!

— Это правда, что из-за его ревности трое погибло? — спросил Лютиков, глядя, как грешник лавирует между столов.

— Четверо, — поправила муза. — Бесы рассказывали, что на следующий после случившегося день его родную матушку инсульт разбил! Охота тебе на эту гниду время тратить? Пойдем, я тебя с местными познакомлю, сам увидишь, какие это интересные бесы, с ними на любую тему потолковать можно. Прикинь, Лютик, Евангелие наизусть шпарят!

— Евангелие-то им зачем? — удивился поэт.

— Считают, чтобы с врагом бороться, надо знать его хорошо.

Правильно говорят, что первое впечатление бывает обманчивым. Это из-за музы Нинель бес показался наглым и бесцеремонным, а оказался на самом деле приятным и обходительным, куда до него дипломатам и свидетелям Иеговы! Вскочил из-за столика, потряс руку Владимира Алексеевича, блеснул глазом.

— Читал. Наслышан. Очень неплохо.

Лютиков почувствовал, что польщен. Надо же, бесы его читают! И не просто читают, что-то интересное для себя находят.

Это только в священных книгах бесы были мелки и глуповаты. В собеседнике Лютикова чувствовалась начитанность и выучка, сразу было видно, что в изучении наук бес времени не терял, да и саму возможность учиться почитал за нечаянный дар и великое благо.

— Не знаю, как к вашему комплименту и относиться, — с легкой улыбкой сказал Лютиков. — Мы же с вами — идеологические противники, уважаемый? Но муза нас не познакомила…

— Да я вас заочно знаю, — сказал бес. — А мое имя… Ну что оно вам, зовите меня Кердьегором ^[24], если вам обязательно хочется меня персонифицировать.

— И в качестве кого вы тут… — Лютиков выразительно повел рукой, — подвизаетесь?

Бес ухмыльнулся.

— Я здесь не подвизаюсь, — сказал он. — Кем я могу быть в родном доме, Владимир Алексеевич? А пока я вольный студент и с профессией будущей еще не определился. Как подумаешь, сколько в мире занятного и удивительного, глаза разбегаются. Но я не тороплюсь, в отличие от ваших возможностей, мои значительно шире. Это ведь неудивительно — Вечность впереди!

— Личное бессмертие? — уточнил поэт.

Кердьегор замялся, почесывая подбородок, на котором аккуратным клинышком темнела небольшая бородка.

— Все немного сложнее, Владимир Алексеевич, — сказал он. — Однако не буду засорять ненужными деталями ваше поэтическое восприятие окружающего. Вы, наверное, Данте себя ощущаете, а музе место Вергилия определили? Правда, земная жизнь вами пройдена не до половины, а до самого конца, да и обстановочка ничем не напоминает тот страшный лес, о котором рассказывал сказочки Данте. Верно, Владимир Алексеевич?

— Но котлы-то есть, — не удержался Лютиков.

Кердьегор погрозил ему пальцем лапы, и Лютиков обратил внимание, что когти беса тщательно ухожены, даже маникюр им сделан.

— Не передергивайте, Владимир Алексеевич, — сказал бес. — Вы бы сами удивились, если бы котлов и пыток не было. Что же нам было делать с садистами и убийцами? Заботой их окружить, холить их и лелеять?

— А если они натуры увлеченные, творчеством занимаются? — снова не удержался Лютиков. — Значит, все прощается?

— Это вам музочка, наверное, наплела, — сказал бес. — Бывают такие, мы им устанавливаем испытательный срок, а потом объявляем, что испытания они не прошли. Это ведь дополнительное мучение, Владимир Алексеевич, вы же сами помните, что вы испытывали, когда вас при жизни в Союз писателей не принимали. Вы уж поверьте, если бы вы знали, что вас после забаллотирования ждет котел со смолой, стоицизм ваш мигом бы испарился… Но черт с ними, с грешниками, давайте поговорим о чем-то более близком. Вы уже знакомы с нашей литературой? У нас ведь тоже есть свои классики, в библиотеке Дита можно много любопытного найти, настоятельно рекомендую.

— Интересно, — Лютиков отпил из своего фужера глоток. — Может, среди вас и мечтатели имеются?

— Обязательно! — в тон ему подхватил Кердьегор. — Непременно! Если бы вы знали, Владимир Алексеевич, какие мечтатели есть в Аду, если бы вы знали неистовость их мечтаний! Ведь только обитатель Ада и может по-настоящему мечтать! Только обитатель Ада и может создать настоящую утопию. Нет, у вас тоже были мастера, помнится, я читал Оруэлла, Замятина… Неплохо, очень неплохо… Адольф Гитлер создал не лишенную интереса утопическую философскую концепцию… Но ведь это было следствием их жизни, Владимир Алексеевич, а жизнь земную слишком радостной не назовешь!

— Вы называете это утопиями? — удивился Лютиков.

Бес радостно всплеснул руками.

— Несомненно! Несомненно, дорогой Владимир Алексеевич! Концепции абсолютного зла — вот что главное, остальное просто не в счет.

— Как же так? — озадачился Лютиков. — Ваше основное занятие заключается в том, чтобы жесточайшим образом наказывать зло, но вы ему же и поклоняетесь? Разве это последовательно?