Цусимский синдром - Станислав Смакотин Страница 4

В лучшем случае – психушка и оставление здесь, опять же в лазарете, до берега. А поскольку такового не предвидится – до морского дна… Нет уж. Не пойдет.

Вариант два: дать знать Рожественскому о предстоящей судьбе. Например, письмом. В голове немедленно возникают строчки: «…И волею судебъ имею честь донести до Вашего превосходительства о томъ, что ведомая Вами эскадра будетъ неминуемо потоплена четырнадцатого мая сего года в Цусимскомъ проливе почти целикомъ. Оставшаяся же часть эскадры сдастся в пленъ японцамъ подъ мудрымъ руководствомъ адмирала Небогатова… В чем удостоверяю Васъ лично, инженеръ-электрикъ из города Томскъ Смирновъ Вячеславъ Викторовичъ…»

Представив, как позеленеет Рожественский после прочтения подобных строк, я моментально отбрасываю письменный вариант. «Вне всякого сомнения: психушка – лазарет – дно!»

Да уж, ситуация…

Полоски на матрасе разбегаются во все стороны… Мне кажется или их количество удвоилось?..

Вариант номер три: я честно признаюсь судовому врачу Матавкину во всем. Вчистую. К тому же у меня попросту отсутствует выбор. Деньги и паспорт – этого не спрячешь… Придется рассказать про участь эскадры, про его судьбу с броненосцем в том числе… Дальше, наверное, заходить не стоит, а то и до Ленина с революцией можно добраться. А вот про Советский Союз вообще заикаться не требуется… Лично я на его месте пристрелил бы того, кто мне поведает об этой части будущей истории. Особенно на ее начальном этапе, лет эдак через двенадцать…

Решено. Рассказываю Матавкину о недалеком будущем. После вместе решаем, что делать. Если он не пошлет меня к черту, конечно… Что весьма вероятно. Но мужик он вроде неплохой. Да и нет здесь плохих-то… Все они тут – герои. Я это наверняка знаю…

За иллюминатором смеркается. Темнеет здесь моментально, я это помню по отелю. Только что сияло солнышко – и на тебе, через полчаса темнота хоть глаз выколи. Тропики…

Закрываю глаза, делая зевок с опасностью челюстного вывиха. Цусима, броненосец… Ленин, Горбачев… Хрущев, держащий над головой кукурузину… Подождет все.

Проваливаясь в глубину морского дна, отключаюсь. Последнее, что вижу, – это Леонид Ильич, грозящий японцам ракетой «Союз»… Дорогой ты наш… Шум машин корабля превращается в овацию. Сплю…

Бывает ощущение, когда даже сквозь сон ты чувствуешь на себе чей-то взгляд. Спишь вроде бы, а сквозь сон понимаешь – смотрит. На тебя. Не самое приятное чувство на свете. Хочется поскорее избавиться от него, да никак не получается. Лежишь и мучаешься: то ли это тебе снится, то ли рядом кто-то есть. Вот и я сейчас не могу прогнать неприятное напряжение.

Открываю глаза – точно, так и есть. На соседней койке сидит коллежский советник Аполлоний Михайлович. Сидит и глядит.

За иллюминатором давно или нет, но уже стемнело. Под невысоким потолком тускло светит несколько лампочек. Каждая ватт на двадцать, не больше.

– Хреновато у вас здесь с освещением… – Я резко сажусь и по привычке начинаю искать глазами одежду. Одежды нет, и я потуже запахиваюсь в порядком уже надоевшую простыню. Долго мне еще здесь Аполлоном ходить?

– Что, простите? – Матавкин удивленно смотрит на меня.

Что-то я частенько стал озвучивать вслух мысли… Надо как-то сдерживаться, что ли! А то наболтаю лишнего… Сразу же вспоминается Ленин со своей революцией. «Нельзя. Только про сражение!»

– Освещение плохое у вас. Лампочки никудышные! – Говорю это, и язык застревает в горле. Год-то какой на дворе, балда?.. Да они еще пять лет назад при свечах плавали… Ходили то есть. Просыпайся, Слава, просыпайся уже!

– Да? Мне казалось… – Он удивленно смотрит на потолок. – Наоборот, мне кажется, очень даже светло.

Возникает неловкая пауза, во время которой мы изучающе разглядываем друг друга. Я вижу перед собой интеллигентного, чуть уставшего человека с бородкой и усиками. Почему-то очень мне симпатичного. С легкой проседью в волосах, подстриженных «ежиком». Впрочем, внешности его это совсем не портит. Наоборот, располагает к нему еще больше: это вам не гопота из конца двадцатого с подобными стрижками… Породу никуда не денешь.

Интересно, а кого видит перед собой он? Голого небритого блондина с обгоревшей мордой, жалко завернутого в простыню? Ладно хоть крестик на шее остался. Рука ощупывает грудь – на месте.

– Вы верующий? – замечает он мое движение.

– Бывает…

– Не стал вас будить. Вы проспали… – смотрит на часы, – почти шесть часов. Поэтому… – С этими словами он разворачивает сверток.

Все то же самое. Разве что паспорт высох… И это ты четыре часа здесь сидел? А что, разбудить было никак?.. Вот же интеллигент.

– Наверное, я должен все объяснить? – киваю в сторону барахла.

– Да уж, потрудитесь!

– Можно сперва в… – с тоской смотрю в сторону выхода.

– Жду!

Быстренько пробегаю по коридорчику между койками, открываю дверь. Федор сменился, на посту за столом другой матрос – молодой парень лет двадцати. Смотрит подозрительно. «Да гляди ты, сколько хочешь!» Подмигиваю ему, дергая ручку заведения. Та не поддается – заперто изнутри.

– Занято там! – неприветливо сверлит меня глазами дежурный. – Подождать надобно!

Занято так занято… Встаю в очередь, притопывая босыми ногами. Хоть бы тапочки какие выдали. Ночью все же довольно прохладно!

Попутно оглядываю просторный предбанник лазарета. Который с буквой «ер» на конце. Напоминает перевязочную. Белый кафель на стенах, две раковины, широкий лежак для осмотра. Два массивных деревянных шкафа в углу, рядом бак для воды. Похож на те, что в поездах, только габаритней. Стол с матросом почти полностью заставлен стеклянными баночками с цветными ярлыками, колбами, диковинного вида металлическими емкостями с разнообразным инструментом. Настольная электрическая лампа под белым плафоном. Под потолком икона Николая Чудотворца в деревянном окладе. И все вокруг настолько древнее… Не в том смысле, что старое, – как раз наоборот, блестит металлом и свежей белой краской. Именно древнее. Как в музее!

Матрос решил сжалиться надо мной:

– Ежели по малой нужде – можете прямо за борт, только по-быстрому. За дверью, направо, – указывает на выход. – Потом наверх и на батарейную палубу.

За борт так за борт. Выхожу в широкий коридор – довольно низкий потолок, под ним редкие тусклые лампы. Выкрашенные мышиной краской стены… Где здесь направо-то? Конец коридора исчезает вдали. Не заблудиться бы. Ага!.. По сквозняку соображаю, что выход тут. Вот и лестница… Трап? Поднимаюсь по неудобным узким ступеням (господи, как же они раненых-то будут спускать?), осторожно просовываю голову наружу, оглядываясь: никого?.. Я оказываюсь на свежем воздухе.

В лицо ударяет соленый ветер, и я замираю. Только сейчас начиная сознавать, где нахожусь. Стоя на борту архаичного монстра столетней давности, рассекающего море в сторону Японии, от нахлынувших чувств я немедленно забываю, зачем сюда пришел. В горле вновь подозрительно першит, рука хватается за стену.