Война за империю - Евгений Белаш Страница 4

Унылый осенний пейзаж проносился за окном автомобиля.

Премьер-министр Великобритании Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль откинулся на мягкую кожаную обивку кресла и прикрыл глаза. Ему не хотелось видеть серые деревья, серые дома, серое небо. Даже редкие прохожие на улицах казались серыми, отмеченными печатью вселенской скорби и уныния.

Премьер чувствовал себя опустошенным и уставшим. Невероятно уставшим. Обычно для бодрости и полноценного отдыха ему хватало нескольких часов сна и бодрящей утренней ванны, но сегодня испытанные средства не помогли. День не задался с самого утра. Точнее гораздо раньше, если уж зреть в корень.

Этой ночью Черчиллю снился странный сон — Ее Величество посетила дом министра, как рядовой человек из простонародья. Они вели беседу о необычных вещах, проигранной войне и грядущей гибели страны. Все это было так удивительно… Начиная с того, что королева Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии никогда и ни при каких обстоятельствах не приехала бы самолично на совещание к министру. Пусть даже этот министр с приставкой 'премьер', его прозвище 'бульдог Британии' и фактически он — диктатор воюющей страны…

Черчилль не верил в пророчества снов, но на минуту задумался, что бы могло означать нынешнее сновидение?.. Конечно, это случайность, но все-таки слишком уж знаковая. Сначала ночной сон со странным визитом. А с утра — вежливое и холодное предложение навестить Ее Величество лично. Причем не в традиционном Букингемском дворце или Виндзорском замке, а в 'Фрогмор-хаус', загородной резиденции членов королевской семьи.

Что бы это могло значить? Стремление избежать официальной обстановки? Неформальная беседа? Или ненавязчивое подчеркивание подчиненного положения диктатора, принуждение его к поездке в усадьбу, где обычно любуются на парк с красивыми павильонами и скорбят у могилы великой Виктории?..

Черчилль открыл глаза, помассировал набрякшие веки и опухшее лицо. Он знал, что имеет нездоровый, болезненный вид. Лет двадцать, может быть, даже десять назад премьер помечтал бы об отдыхе, недолгом отпуске в сухом теплом климате. Сейчас же сама мысль о праздном ничегонеделании казалась столь же неуместной, как плохо подогнанный пиджак на приеме.

И самое скверное, что у него никак не получалось выстроить стратегию и примерный ход грядущего разговора. Премьер всегда знал или хорошо представлял, чего следует ждать от собеседника-оппонента, поэтому любая сколь-нибудь значимая беседа превращалась в подобие шахматной партии. Но не в этом случае.

Фрогмор раздражал одним своим видом. Расположенный в центре парка, неуместно светлый, почти праздничный, без всяких следов маскировки. Трехэтажный дом с окнами, последовательно уменьшающимися в высоте от этажа к этажу — он всем своим видом располагал к празднику или на худой конец умиротворению. Словно и не существовало угрозы ежедневных налетов вражеской авиации. Хотя, конечно, кто будет тратить драгоценные самолеты, чтобы бомбить бесполезный объект архитектуры… Сталин и Шетцинг — практичные люди.

Праздник и умиротворение… А умиротворения министр себе позволить как раз и не мог. Быть может, это и было задумкой — размягчить его, ненавязчиво сменить суровый деловой настрой? В таком случае она не удалась, с мрачным удовлетворением подумал Черчилль. Автомобиль прошуршал колесами, остановился. Премьер тяжело вздохнул и полез наружу.

Как это всегда бывает при хорошей организации и долгих полезных традициях, присутствие слуг и охраны было почти незаметным. Требовалось приложить некоторое усилие, чтобы увидеть следы неусыпного бдения слуг короны, но премьер не имел на то ни времени, ни желания. Поэтому пальто и шляпа сами собой исчезли с плеч и головы, двери открывались невидимками, а ноги несли грузное тело в нужном направлении, будто по своей прихоти или мистическому зову.

Его приняли в гостиной, которую словно целиком выпилили из кукольного домика. Паркет, дробящийся сложным темно-коричневым рисунком, потолок, разделенный на прямоугольные секции с низко подвешенными хрустальными люстрами. Мебель с резными ножками и кресла с высокими спинками, обтянутые мягкой обивкой малинового цвета. Все какое-то чуточку игрушечное, ненастоящее. В таких интерьерах пьют чай с молоком, ведут салонные беседы, самую малость флиртуют с дамами надлежащего возраста и положения. Но никак не обсуждают вопросы войны и мира.

— Ваше Величество, — склонился он в полупоклоне, рассчитанном до миллиметра — высказать искренне уважение и при этом ни на йоту не уронить гордость самого ответственного человека в стране.

— Приветствую, сэр Уинстон, — глубоким, чуть-чуть хрипловатым голосом произнесла королева, указывая премьеру на то самое кресло отвратительного малинового цвета.

Они сидели друг против друга, на противоположных концах маленького, очень низкого — едва ли выше колена — темно-коричневого столика. Чайник, две чашки, даже молочника и сахарницы нет. Черчилль осторожно откинулся на спинку, кресло было явно маловато для его габаритов. Маловато и неприятно мягко, политик больше привык к строгим и твердым сиденьям.

Элизабет молча и внимательно смотрела на него огромными блестящими глазами. Уинстону становилось очень неуютно под этим взглядом. Вся обстановка и ситуация неприятно напоминали иной разговор, состоявшийся двадцать четыре года назад, в девятнадцатом.

Тогда всесильный Дэвид Ллойд-Джордж призвал к себе не слишком удачливого, почти опального председателя 'танкового комитета' и дал тому шанс. Настоящий, значимый шанс еще раз испытать судьбу и добиться большего. Черчилль использовал возможность сполна, но до сих пор с чувством глубокого неудовольствия вспоминал тот день. Благодарность к 'Человеку, выигравшему войну' он пронес через всю жизнь, но так и не смог забыть унизительный момент абсолютной зависимости от чужого решения.

'Урок смирения', так назвал этот эпизод тогдашний премьер. И сейчас, глядя на девятнадцатилетнюю девушку, которая годилась ему во внучки, выдерживая ответный взгляд, полный строгой требовательности, Черчилль вновь ощутил … неудобство. Вполне естественное, следует признать, поскольку формально достаточно одного слова юной королевы, чтобы отправить в отставку 'Пожарного империи'. С неизбежным и тяжелым правительственным кризисом, но все же это возможно.

Оба молчали, измеряя волю друг друга пронизывающими взглядами. Толстяк в костюме, сточивший зубы на костях политических врагов. И молодая женщина, волею случая и злой судьбы ставшая правительницей четверти мира, окрашенной в розовый цвет.