Сапер - Алексей Вязовский Страница 4

Ворота были закрыты. Энкавэдэшник, сидевший возле меня, высунулся из машины и закричал:

– Эй, кто там, открывайте! – в конце он дал петуха, что вызвало жизнерадостный смех его коллег.

– Сходи ногами, Кондратьев, – предложил ему пожилой усатый водитель. – Сторож, наверное, спит где-то. Только мухой, нам еще из этого Кульпарка назад ехать, хотелось бы засветло.

– Слышь, как тебя там, табачком не богатый? – спросил водитель, когда Кондратьев, протиснувшись в полуоткрытую калитку, скрылся за яблонями, густо росшими сразу за забором.

– Не курю, – буркнул я.

У хитрована в кармане был здоровенный, наверное, стакана на два, кисет, а вот халявку поискать не стеснялся даже у такого зэка, как я.

Тут послышался голос Кондратьева, опять сорвавшийся на последнем слове. Ему отвечал чей-то хрипловатый баритон, оправдывающийся тем, что возле ворот целый день не устоишь и рабочему человеку положено сходить до ветру.

Ворота со скрипом открылись, сторож с вислыми казацкими усами придержал створку, и наша «эмка» заехала внутрь. За углом двухэтажного здания, недавно выбеленного, машина остановилась, и водитель сказал:

– Приехали, землячок, тебе сюда.

Наконец-то я увидел, куда меня везли. Возле двери был прибит лист фанеры, на котором было аккуратно написано «Львівська обласна психіатрична лікарня». Как тот старлей и обещал. Ну да ладно, где наша не пропадала? Дурдом – не тюрьма, выход найдется.

Оформили меня быстро, никакой волокиты. Больше всего времени заняло описание синяков и ссадин. Одна медсестра с линейкой мерила длину и ширину кровоподтека и диктовала это другой, которая, высунув язык от напряжения, записывала данные на большой лист. Большой список получился. Внушительный. Листок даже переворачивать пришлось. Определили в третий корпус, в отделение судебной психиатрии. Плавали, знаем. Знакомая процедура. Помнится, в пятьдесят девятом доктор Кузмин вел долгие беседы со мной, чтобы у суда не было никаких сомнений, что первый секретарь райкома партии был удавлен мною в полном сознании. Хороший доктор был, даже домашними пирожками угощал. Или будет? Тут и ученый запутается, где у меня прошлое, а где будущее.

Одно хорошо: на судебке никакого лечения не положено, только наблюдение, так что ни электрошок, ни инсулин, ни другие выжигающие мозги в пепел процедуры мне прописывать не будут. А за две недели с копейками я отсюда лыжи навострю – ждать, пока придут немцы и начнут вместе с оуновцами радикально лечить психов с помощью свинца, не хочется.

Наконец-то переодели в чистое. Бельишко, конечно, не первого срока, но крепкое. Коротковаты подштанники, но не до жиру, походим и в таких. Халат байковый дали, войлочные тапочки, милое дело. Как покормят, так совсем жить можно.

До отделения довезли энкавэдэшники на «эмке». Пешком далековато вышло бы шагать. Где-то по пути даже рельсы переехали. У них тут что, поезд по больнице курсирует? Само отделение занесли аж на третий этаж. При высоте потолков за три с половиной метра из окна сигануть можно, только если у тебя есть крылья. Да и для того, чтобы окно открыть, надо бы сначала куда-то убрать решетку, прибитую изнутри. У меня крыльев нет, так что окна с решетками меня не сильно расстроили. Мы – люди простые, по земле пойдем. Спешить пока некуда, надо осмотреться, прикинуть, что к чему. В войлочных тапочках и байковом халате по лесам не побегаешь.

* * *

Первые сутки я просто бездельничал. Спал, ел, бродил по отделению, знакомился с обстановкой. Ну вот, уже вылезло войсковое. «Знакомился с обстановкой», надо же. Да я уж лет двадцать и не думал так, надеялся, видать, что все, отвоевался, позади все. А глянь, к суме и тюрьме вой на добавилась. Старая, но от того не менее ужасная поговорка.

Всего в отделении двадцать шесть человек на экспертизе. Я – двадцать седьмой. Все в двух больших палатах, в каждую из которых вошло бы коек двадцать. Лишних кроватей нет, мне принесли и поставили. Умно придумали, наблюдать легче, уединиться можно только на толчке, да и то ненадолго, санитар зайдет и подгонит, чтобы не рассиживался.

Персонала в отделении немного, на смене одна медсестра и три санитара. Доктор, сказали, завтра будет. Да хоть через неделю, я подожду, не гордый.

Накурено, конечно, в отделении. Санитары гоняют дымить на толчок, но всегда есть хитрованы, которые и под одеяло залезут посмолить, чтобы с кровати не вставать. Или им западло в сортире? Так грех жаловаться, канализация тут хоть и древняя, как говно мамонта, а работает как часы – слив воды, словно водопад, уносит все вмиг. Воняет немножко хлоркой, но глаза щиплет не от нее, а от дыма. Большинство сидельцев на экспертизе – люди небогатые, смолят дешевый табачок, а некоторые – и махру.

Есть, конечно, и прикинутые, со своими халатами, тапочками, один так даже в шелковой пижаме. Но это до того момента, как такой фраерок попадет в камеру. Хотя какая камера? Почти все здесь сидящие ни в камеру, ни на волю, наверное, не попадут. Или попадут? Мне до них дела нет, сейчас каждый за себя. Я их не знаю, они – меня. Тут, как и в камере, не принято расспрашивать, как ты здесь оказался. А мне после зоны чужие статьи вообще побоку.

Мою кровать поставили на краю, поближе к столу, за которым сидела медсестра. И тут, как обычно. Новенькие поближе, чтобы видны были – а ну, если клиент буйный? Дня через три-четыре, если без приключений, и подальше передвинут. Я улегся поудобнее, чтобы синяки не беспокоить, и спокойно уснул. Нечего здесь больше делать пока, надо отдыхать. А на ужин разбудят, никуда не денутся.