Алхимик - Паоло Бачигалупи Страница 39

В комнату вошла Лиза. Ее лезвия поблескивали в тусклом свете моей книги – зеленые вспышки, очерчивающие на ходу контуры ее конечностей.

– Что читаешь?

Она разделась и легла со мной в постель.

Я поднял книгу и прочел вслух:

Ударь меня ножом – кровь не пойдет.

Трави меня газом – не вдохну.

Коли, стреляй, полосуй, дави,

я проглотил

науку, я Бог.

Одинокий.

Я закрыл книгу, и свет ее погас. В темноте зашуршала простыней Лиза.

Глаза привыкли к темноте – Лиза смотрела на меня.

– «Мертвец»?

– Из‑за собаки, – сказал я.

– Мрачное чтиво.

Она коснулась моего плеча. Теплая рука с погруженными лезвиями, слегка защемившими мне кожу.

– Когда‑то мы были как эта собака, – сказал я. – Жалкое зрелище.

– Страшно подумать.

Какое‑то время мы лежали тихо. Потом я спросил:

– Ты когда‑нибудь думала, что бы с нами случилось, не будь у нас науки? Не будь у нас наших больших мозгов, и жукотеха, и стимуляции клеток, и…

– И всего, что делает нашу жизнь хорошей? – Она засмеялась. – Нет. – И почесала мне живот. – Мне нравятся эти червячки, что живут у тебя в брюхе.

И она стала меня щекотать.

Червячки в тебе живут

И еду тебе несут,

Все плохое забирают,

Все хорошее дают.

Я стал от нее отбиваться, смеясь:

– Это не Йерли.

– Третий класс, базовая биология. Миссис Альварес. Она здорово разбиралась в жукотехе.

Она снова попыталась меня щекотать, но я отвел ее руку.

– Это да, Йерли писал только о бессмертии. Он не хотел его принимать.

Лиза оставила попытки меня щекотать и опять плюхнулась рядом.

– Бла‑бла‑бла. Он не стал принимать модификацию генов, отказался от ингибиторов с‑клеток. Умирал от рака – и отверг лекарства, которые могли его спасти. Последний наш смертный поэт. Ах, как жаль. И что теперь?

– Ты задумывалась когда‑нибудь, почему он так поступил?

– Ага. Хотел быть знаменитым. Самоубийство отлично привлекает внимание.

– Нет, серьезно. Он думал, что быть человеком – значит иметь животных. Целую сеть живых существ. Я о нем читал. Странно и не понять, но без них он жить не хотел.

– Миссис Альварес его терпеть не могла. И о нем она тоже сочиняла стишочки. Так что же нам было делать? Разрабатывать жукотех и модулирование ДНК для каждого дурацкого вида? Ты знаешь, во что бы это обошлось? – Лиза прижалась теснее. – Хочешь видеть вокруг себя животных – идешь в зоопарк. Или достаешь строительные блоки и что‑нибудь из них мастеришь, если тебе так уж надо. С руками, черт побери, а не как эта собака. – Она уставилась на изнанку верхней койки. – Я бы ее в секунду сварила.

Я покачал головой:

– Не знаю. Эта собака отличается от биоробота. Она смотрит на нас, и там в ней есть что‑то такое, и это не мы. Я в смысле, возьми любого биоробота, и он, в сущности, как мы. Только отлит в иную форму, а вот эта собака – нет…

Я замолк, задумавшись. Лиза засмеялась.

– Она тебе руку пожимала, Чен. А когда кентавр тебя приветствует, тебя это не волнует. – Она залезла на меня. – Забудь про собаку, сосредоточься на более существенном вопросе.

В полумраке блеснули ее лезвия и улыбка.

Проснулся я оттого, что мне кто‑то лизал лицо. Сперва я подумал, что это Лиза, но она залезла к себе в койку. Открыв глаза, я увидел собаку.

Странно это было, что животное меня лижет, – будто хочет поговорить, или поздороваться, или что еще. Она снова лизнула меня, и я подумал, что это животное прошло долгий путь от той минуты, когда хотело оторвать Яаку руку. А собака поставила лапы на мою койку, а потом одним тяжелым движением оказалась рядом и привалилась ко мне спиной, свернувшись.

Так и проспала собака со мной всю ночь. Странно было, что рядом со мной спит не Лиза, но животное излучало тепло, и что‑то в нем было дружелюбное. Я не мог не улыбнуться, засыпая.

В отпуск мы отправились на Гавайи, поплавать, и взяли собаку с собой. Приятно было уехать от северного холода к ласковому Тихому океану. Стоять на пляже и глядеть на бесконечный горизонт. Ходить по берегу, держась за руки, когда черные волны разбиваются о песок…

Лиза хорошо плавала. Она сверкала сквозь металлический блеск океана, как древний угорь, и когда выныривала, обнаженное тело блестело сотнями радужных нефтяных бриллиантов.

Когда солнце стало заходить, Яак поджег океан из своего «сто первого». Мы сидели и смотрели, как огромный красный шар погружается в занавеси дыма и свет его с каждой минутой становится все более темно‑багровым. Волны пламени набегали на берег. Яак достал губную гармошку и играл на ней, пока мы с Лизой занимались на песке любовью.

Мы хотели устроить Лизе ампутацию на уик‑энд, чтобы она попробовала то, что делали мне в прошлом отпуске. В Лос‑Анджелесе это было последним криком моды – эксперимент по уязвимости.

Она была чертовски красива, лежащая на песке, скользкая и оживленная нашими играми в воде. Я слизывал с ее кожи нефтяные опалы, отрезая конечности, делая ее уязвимее ребенка. Яак играл на гармошке, мы смотрели, как садится солнце, смотрели, как я оставляю от Лизы одно лишь ядро.

После секса мы лежали на песке. Последние капли солнца уходили под воду. Лучи его багрово отсвечивали над дымящимися волнами. Небо, затянутое дымом и пеплом, становилось темнее.

Лиза довольно вздохнула:

– Надо бы сюда чаще ездить в отпуск.

Я потянул за кусок колючей проволоки, погруженной в песок. Она вырвалась, я обернул ее вокруг бицепса – тугая лента, впившаяся в кожу. Я показал это Лизе:

– Так я делал всегда, когда был мальчишкой. – Я улыбнулся. – Считал себя крутым до невозможности.

– Так и есть, – улыбнулась Лиза.

– Спасибо науке.

Я оглянулся на собаку. Она лежала на песке неподалеку, казалось, что она настороженно относится к этой новой среде, оторванная от безопасных и привычных кислотных ям и хвостовых гор своей родины. Яак сидел возле собаки и играл. У нее подергивались уши. Играл он красиво, и траурные звуки долетали по берегу туда, где лежали мы.

Лиза повернула голову, пытаясь увидеть собаку.

– Переверни меня.

Я так и сделал. У нее уже начали отрастать конечности. Пеньки, которые должны вырасти и развиться. Утром она будет уже целой и весьма прожорливой. Лиза смотрела на собаку.