Чужое тело, или Паззл президента - Зиновий Юрьев Страница 38

Весь этот фантастический клубок совершенно невероятных мыслей и чувств навалился на него таким пугающим грузом, что он и впрямь испугался — выдержит ли его бедная голова, и без того изрядно измученная событиями последних недель, всё это? Как вообще бороться с подступающим безумием? Спокойненько разложить по полочкам события и постараться, не торопясь, оценить их, классифицировать, приклеить к ним этикетки? Только не для этого случая. Наоборот, чем дольше будешь присматриваться к содержимому полочек, тем быстрее выскользнет из его черепной коробки вконец измученный и затюканный здравый смысл. Какие этикетки можно наклеить на простенький факт, что твоя жена изменяла тебе с тобой же? Всё это было так абсурдно, что он громко рассмеялся. И почувствовал, что чуть-чуть отполз от края пропасти, пока еще отделявшей его от психушки. Смех, оказывается, прекрасное средство от безумия…

Уже засыпая, он с ужасом подумал, что вдруг во сне к нему явится Танюшка. Как он посмотрит ей в глаза, если, конечно, во сне люди смотрят друг другу в глаза.

А явилась к нему во сне вовсе не Танюшка, а Галя, и ласкали они друг друга с молодым бесстыдным неистовством, отчего чужие трусы, что были на нем, стали совсем мокрыми.

И проснулся он разбитым, с тяжким чувством душевного беспорядка, от которого, похоже, избавиться будет совсем не просто.

— Прочтите всё внимательно, не торопитесь. Данные паспортов, названия активов и адрес вашей недвижимости мы проверили и перепроверили, об этом не беспокойтесь, Петр Григорьевич. Проверьте еще раз саму суть завещания, что и кому. — Ананий Исакович внимательно посмотрел на клиента, и Петру Григорьевичу показалось, что взгляд старого нотариуса был понимающий, а потому и печальный. — Всякое завещание — вещь серьезная, а ваше втройне, и не только из-за стоимости вашего наследства, а потому что оно касается и людей и вашей компании.

— Всё правильно, друг мой.

— И вы действительно хотите, чтобы это завещание было именно таким? Я уже спрашиваю вас не как нотариус, а просто как ваш старый знакомый.

Петр Григорьевич смог только медленно кивнуть, потому что злобно-торжествующая боль вдруг с незнакомым еще остервенением пронзила его внутренности.

— Что с вами, Петр Григорьевич? Вам плохо? Может, налить стакан воды?

— Спасибо… сейчас отпустит. — И действительно, боль отступила. Наверное, чтобы собраться с новыми силами.

— Ну, слава богу, я уже думал вызывать скорую…

— Скорая, Ананий Исакович, увы, не поможет…

Нотариус понимающе и потому печально кивнул.

— Распишитесь, пожалуйста здесь и вот здесь, где отмечено галочкой. Спасибо. И с этой минуты ваше завещание вступает в силу со всеми, разумеется, условиями, которые в нем оговорены.

— Спасибо. Вот деньги. И маленькая просьба: попросите кого-нибудь из ваших сотрудников позвать моего водителя. Он в машине. Синий «лексус», он прямо у вашего входа стоит. Пусть он поднимется сюда и поможет мне добраться до машины.

Вот, собственно, и всё. Напряжение последних дней медленно, как воздух из пробитой шины, выходило из него. Но оно же, похоже, и заставляло его двигаться и действовать. Потому что теперь у него оставалось лишь одно желание: оказаться в своей постели и закрыть глаза. Ничего больше не удерживало его на этой грешной земле, и впервые он почувствовал, что действительно не боится смерти, что даже не прочь тихо уплыть туда, где нет болей и забот. Где не нужно тратить последние капли сил на бесконечную жизненную суету. Он и отплывал, чувствуя, как один за другим рвутся с тихим печальным треском швартовы, что удерживали его суденышко у пристани…

Он по звуку шагов понял, что в кабинет вбежал Костя.

— Шеф… Хотите, я донесу вас до машины? — И столько было страха в Костином голосе, что Петр Григорьевич почувствовал, как слезы собираются у него на глазах.

Он лежал в своей кровати и думал о том, что все-таки зря он сказал Гале и о приближающейся смерти, и о завещании. Человеком она была по существу довольно простым, но зато обладала поразительным чувством такта, прямо звериным чутьем каким-то. Не сказал бы ей ничего, сидела бы она сейчас около него и, может, даже положила бы ему сейчас руку на лоб. И от руки исходило бы спокойствие. А теперь… Она ж понимает, что теперь все ее проявления чувств будут казаться фальшивыми. Купленными и оплаченными. За пять миллионов долларов целая комната плакальщиц тут же набежала бы. В кровь передрались бы, кому положить руку на лоб умирающему. Так бы завыли хором, что весь дом сбежался…

Чего уж говорить. Сам виноват во всем. Купил себе красивую бабу и считал, что она уже за одно это с утра до вечера лить слезы от умиления должна. Ну, да ладно… Поздно спохватился. А что чудилась она ему расчетливой затаившейся хищницей, выжидающей своего часа, так этим, похоже, он подсознательно сам себя оправдывал. Не смог дать ей ни близости, ни нежности и за то корил не себя, а ее. Так было удобнее, так уж устроены люди-человеки. Что говорить…

Как там, интересно, этот с бородкой. Этот… Дурак, это ж я. Какую ж, однако, глупость он сделал, что, так сказать, раздвоился. Нужно было бы просто переселиться в тело аналитика. Заснуть с этим дурацким шлемом на голове в хибарке удельнинского гения, заснуть Петром Григорьевичем Илларионовым и проснуться тем же Петром Григорьевичем, только в другой шкуре, помоложе и поздоровей. А так с этим двойником расщепилось его «я» на две части. И не поймешь кто есть кто. Во всяком случае, он-то уж точно не здоровый байбак с бородкой. Байбак-то, поди, дрыхнет сейчас преспокойно в квартире аналитика, а он терзает себя вещами, на которые ответа нет. Нет, что ни говори, а человеческое самосознание, свое «я» — куда более тонкая вещь, чем кажется с первого взгляда. И ни на каком калькуляторе на две идентичные половинки его не разделишь… Ну, да ладно, долго хоть ломать голову над этим не придется. Как это в дурацком каком-то стишке? Ага: недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, ее обугленная тушка с тех пор на птиц наводит страх…

Сон как назло не приходил, спасительный сон, в котором только и можно было теперь жить, потому что явь быстро становилась мучительным кошмаром. И все-таки Галя вошла к нему. Но почему-то не одна, а шла она под руку с Ананием Исаковичем, нотариусом, и оживленно о чем-то говорила с ним. Что могло значить только одно — он все-таки заснул. Потому что Ананий Исакович — человек порядочный, и профессиональная этика никогда не разрешила бы ему обсуждать с кем-нибудь завещание своего клиента, даже с вдовой. Но позвольте, почему вдовой, когда он еще… Надо сделать Ананию выговор… Впрочем, зачем? С нотариусом все дела он уже закончил, как, впрочем, и со всеми остальными. Кроме себя, кроме себя…