Ловцы душ - Яцек Пекара Страница 38

– Говори, – приказал, – а я посмотрю, стоит ли это дуката.

– Он там, знаете? Сидит в подвале. Старый, высохший и с таким лицом, что…

– Кто, мечом Христа…

– Прадед моего господина.

– Ты сдурел, – ответил я. – Ему должно быть сто пятьдесят лет.

– Дед господина им занимался, потом отец господина, а теперь сам господин тоже. И госпожа. Я ничего не видел, я только раз зашел, потому что их милость двери не притворили. Заставили потом на распятии и Библии поклясться, что я никому не скажу.

– Отпускаю тебе эту вину, – сказал я великодушно.

Вынул из кошеля дукат и кинул ему. Парень ловко подхватил монету, дохнул на нее и спрятал за пазуху.

– Никому ни слова, – приказал я. – Предашь – и попадешь на стол к палачу. Понял?

Тот кивал истово.

– Теперь возвращайся к твоему господину. А ночью проведешь меня в подвал и покажешь, что видел.

– Нет, господин, прошу вас…

Я спрыгнул с седла, схватил парня за горло. Так сильно, что он захрипел, но я при этом оставался аккуратен – чтобы не причинить ему вреда и не оставить следов.

– Будет, как я сказал, – сообщил я ему. – Останешься послушным – и получишь еще один дукат.

Когда он услыхал эти слова, глаза его аж засияли от алчности. Несмотря на испуг.

– Если попытаешься сбежать, живьем шкуру сдеру. – Я дал ему минутку, чтобы он хорошенько понял, о чем я говорю – и что говорю совершенно серьезно. Потом я отпустил парня. – Ну, ступай уже и не хвастайся деньгами, потому что сразу начнут спрашивать, откуда они у тебя. И еще одно: даже если все нынче станут пить, ты – не пей…

Я не знал, что об этом и думать. Парень точно не врал, но ведь невозможно, чтобы Маврикий Хоффентоллер, участник Крестового похода, был жив. Конечно, временами доходили слухи о столетних старцах, но никто и никогда не слыхивал о старце стопятидесятилетнем! В наше время считают пожилыми мужчин на пятом десятке. Я подозревал, что Матиас, например, может прятать от мира своего больного на голову деда или отца (а такие вещи случались). И когда бы не тот короткий разговор двух дворян, о котором мне рассказал Курнос, я наверняка не стал бы расследовать это дело, посчитав его совершенно неправдоподобным. Однако я помнил о словах дворян, утверждавших, что Маврикий вернулся из Крестового похода. Может, он заразился там одной из ужасных болезней Востока? Но в таком случае как он мог прожить столько лет, несмотря на терзавшую тело хворь?

Все это было слишком таинственно, а ваш покорный слуга всегда ненавидел тайны. Люблю, когда все проясняется, а всякий фрагмент становится на свое место. Таким уж я родился, что тут поделаешь…

Я снова повернул к подворью. Хоффентоллеру сказал, что, если тот позволит, охотно проведу вечер и ночь в его доме, поскольку общество маркграфа не слишком-то мне и нравится. Дворянин обрадовался, посчитав мои слова правдой, и приказал готовить ужин. Тянущееся время мы окропляли вином, и я старался, чтобы хозяин не пропускал ни кубка. Поэтому к еде он садился уже на крепком подпитии, хотя все еще держась в сознании. Я же надеялся, что это быстренько изменится, поскольку чуть ранее вынул из своей переметной сумы баклагу со сливовицей.

– Нет ничего полезнейшего перед едой, как взбодрить аппетит, – начал я и сделал вид, что от души глотнул. – Ну, до дна, господин Хоффентоллер!

Тот послушно приложился. Выпил кубок в три больших глотка. Выдохнул и фыркнул.

– Вот же ж, мать ее! – встряхнулся. – Хорошо, едрить! Креп-пкая.

Он встряхнулся снова, а потом глянул на меня:

– Богом клянусь, лучше б она умерла, чем ушла к Ройтенбаху.

– Вы так сильно его ненавидите?

– Ведь с ней там, в замке, всегда может что-то случиться, а, господин Маддердин? – он хитро подморгнул мне.

Если он предлагал мне тайно убить дочь, то был либо не в себе, либо сильно пьян, либо совершенно ослеплен ненавистью. В любом случае я сделал вид, что не услышал его слов, а поскольку и вправду проголодался – принялся за еду. Пище было не сравниться с той, что подавали в замке Ройтенбаха, однако, во-первых, я нагулял аппетит, а во-вторых, цыпленок, запеченный в меду, и сочная утка были все же весьма недурны. Хоффентоллер же ел как-то без аппетита. Он лишь покачивался на стуле, время от времени бросая что-то в рот, однако большую часть времени всматривался блестевшими глазками в противоположную стену. Потому я снова наполнил кубки.

– За здоровье Светлейшего Государя! – крикнул.

– О да, да, – оживился он.

Ему удалось проглотить почти все – лишь пара капель упали на скатерть. Я долил, а поскольку бутылка закончилась, позвал слугу.

– Одна нога здесь, – приказал ему. – А мы, господин Хоффентоллер, за что сейчас выпьем?

– А-а-а? – не понял тот.

– Ну, за что же, как не за вас, – сказал я сердечно. – За здоровье и долгую жизнь. До дна!

На этот раз он не сразу попал кубком в губы, потому я встал и вежливо пособил ему. Подождал, пока посуда опустеет. Потом я сел и отрезал большой кусок цыплячьей грудки. Слуга принес бутылку вина и обеспокоенно поглядел на клюющего носом Хоффентоллера.

– Сколько у вас слуг? – спросил я его.

– Ну, щас скажу, – слуга отставил палец на левой руке. – Куно, Давидек, Дорота и ее сестра. Значится, пятеро будет.

– А Давидек, это тот, на ласку похожий?

– Ага, – раззявил он рот в усмешке.

– Вытяни-ка и для вас сколько-нибудь бутылочек. Господин Хоффентоллер разрешает.

– О, благодарю, ваша милость, – просиял слуга и отправился в сторону погреба быстрее, чем обычно.

Как раз наступили сумерки, когда все, кроме вашего нижайшего слуги, мертвецки перепились. Хоффентоллера я провел в постель, даже снял ему сапоги и накрыл одеялом. Пусть сладко спит. Потом я решил поглядеть, как там слуги. Все пятеро сидели за кухонным столом. Две женщины (одна постарше, другая – молодая) дремали, похрапывая, старый слуга и его товарищ рассуждали о чем-то столь невнятно, что едва разбирал отдельные слова.

– Готовы, ваша милость, – доложил Давидек.

– Тогда – вперед.

– Но ключ, ваша милость. К той комнате. У его милости он всегда на цепочке на шее.

Я раздумывал мгновение. Ежели, не дай Господь, Хоффентоллер очнется и заметит отсутствие ключа – будут неприятности. А я знал, что порой даже пьяные люди способны понять, что потеряли нечто чрезвычайно для них важное и ценное.

– Справимся и без ключа. От подвала же у тебя есть?

Он брякнул связкой у пояса и засмеялся пискляво.

– Даже не почувствовал, – кивнул на старика.

Тот же, как и его товарищ, уже не разговаривал, а сидел в печали. Я взглянул и заметил, что кубки их опустели. Наполнил те до краев.