Затонувшая земля поднимается вновь - Майкл Джон Харрисон Страница 38

Когда Шоу встряхнул пловца, механизм как будто встал, потом снова заработал. С ручек и ножек на свету разлетелись золоченые капли «Лондон Прайда».

– Не хочешь взять для детей? – предложил он.

– Нет, – сказала барменша. – Мне не нравится, и моим детям не понравится.

– Всем детям нравятся игрушки, – сказал Шоу.

Они вдвоем смотрели, как у пловца кончается завод.

Позже он направился в Кингстон по бечевнику, потом обратно – через королевский парк, чтобы завершить день в «Айдл Аур» – безлюдном пабе, спрятанном в венозном лабиринте переулков, где Литл-Челси теряет уверенность и безжалостно поглощается окраиной Барнса. Но вместо этого Шоу оказался на Саус-Уорпл-вэй, недалеко от дома медиума.

Старый погост стоял пустым и мрачным. Окружающие дома – включая дом Энни Суонн – выглядели необитаемо. Ближе и выше обычного. Они словно кренились к кладбищу. Ни одно окно не горело. На его глазах с парковки рядом с мусорными баками выбрался «БМВ» и почти бесшумно уехал прочь. Тогда, словно освобожденная, через дорогу юркнула лисица, через перила – на кладбище. Шоу последовал за ней. На кладбище он не мог разглядеть ничего, кроме могил. Скамей. Урн. Потом – яркий огонек, забрезживший среди листвы у основания забора психиатрической больницы, где он впервые встретился с Тимом Суонном.

– Тим! – позвал он. – Это ты?

Пока он пробирался между покосившимися надгробиями, тени сгущались. Там что-то происходило, в деревьях, в грязи, среди выброшенных упаковок: когда Шоу побежал, свет закрыл гротескный силуэт – вроде бы человеческий, худой, но неуклюжий; сперва он возбужденно вскочил на ноги, потом уставился куда-то за плечо, словно из глубины кладбища на него что-то надвигалось.

– Это правда ты! – воскликнул Шоу, и потом: – Тим, это я!

Суонн поколебался, затем с жестом человека, который не может задержаться поболтать, потому что ему еще надо забрать одежду из химчистки, побрел к выходу. За ним по кладбищу беззвучно струилась череда силуэтов.

Даже в тусклом оранжевом свете Шоу узнал в них клиентов Энни – завсегдатаев массовых сеансов. Казалось, они не меньше Шоу удивлены, что находятся здесь. Спотыкаясь о своих собак, сталкиваясь друг с другом, хлопоча и размахивая руками, пока за спинами развевались поношенные куртки «Барбор», они окружали Тима Суонна. У ворот он от них улизнул, спасся, помчался за угол у мусорных баков. Бежал он неспортивно, напряженно изогнув тело, откинув голову назад и вбок; под мышкой он сжимал длинный пластмассовый тубус – в которых перевозят плакаты или архитектурные чертежи. Ночь была такой тихой, что Шоу даже со своего места слышал, как он пыхтит. Клиенты Энни – неловкие, но удивительно быстрые, – гнали его по пустой улице, через железную дорогу и мимо «Айдл Аура», до самого края парка Барнс-Коммон, простиравшегося на восток, с бесцветными в радиевом свечении песчаными пустырями и большими немыми домами. Там они его, похоже, потеряли. Из-за этого поднялись крики – какие-то музыкальные, нервные и, похоже, без слов. После чего они бегали по кривым тропинкам, заглядывали за каштаны и под кусты дрока и терновника; а их собаки – молчаливые и энергичные, с телами вытянутыми и змеиными в тенях, – обыскивали по квадратам лес вдоль Стейшен-роуд.

Через несколько минут к поискам присоединилась вторая группа, прибывая по одному и по двое со стороны Патни. Они были на поколение моложе завсегдатаев сеанса, социо-экономически напоминая соседей Шоу по дому 17 на Уорф-Террас, – соответственно, и действовали активнее. В состоянии покоя на их лицах было выражение людей, которые слишком рано в жизни стали психологами в компаниях или риелторами. Они подъезжали на велосипедах с названиями вроде «Вендж Элит»; женщины были одеты в повседневную одежду спортивного стиля – приталенные жилеты с неброскими светоотражателями. Все снарядились мощными налобными диодными фонарями. Сложно назвать эти две партии «противоположными», думал позже Шоу. Если различия между ними и были, это не мешало компаниям хорошо знать друг друга. Они что-то обсуждали, и тема обсуждения тоже была им знакома. Они решали, что сделают с Тимом Суонном, если его поймают. К тому моменту их набралось уже двадцать-тридцать человек – толпились на щебеночной тропинке вдоль старых теннисных кортов. В зябком воздухе повышались и опадали их голоса: с одной стороны – напористые, но все-таки не совсем уверенные, с другой – вежливые и переливчатые.

– Право, сейчас самое лучшее…

– Прошу прощения, но, думаю, вы согласитесь…

Казалось, с настолько простыми и твердыми переговорами все их разногласия будут решены. Но тут без предупреждения появилась третья компания – пожилые грубоватые пролетарии с акцентом Мидленда, в желтых касках и светоотражающих спецовках. Завязалась свирепая драка. Кого-то толкнули на землю; кто-то повалился сверху. Вскоре все уже неумело царапали друг другу щеки, которые растягивались, как пластилин, и отрывались комками. Шоу замутило от этого зрелища. Он не понимал, что видит. Поднимались и падали руки. На миг ему померещился среди них таксист из Кинвера. Посреди толчеи возился поразительно жирный мужик, топтал всех, кому не повезло упасть, новенькими кроссовками «Мидзуно» размером с баржи, пока у его ног энергично лаяли две собаки. От основной массы откалывались стычки поменьше, сперва бодрые, потом рассасывающиеся по парку в направлении жилого захолустья на противоположной стороне Рокс-лейн. «Подь сюда, мужики! – раздался чистый тенор. – Подь сюда живо!» Расстояние еще больше искажало лица драчунов, их странности преувеличивались. Чем дольше шла драка, тем она, казалось, становится тише и вот уже напоминала старую гравюру, эстетический стиль которой навсегда отделяет современного зрителя от изначального смысла сцены. Шоу почему-то не верилось, что происходит что-то плохое: все это казалось совершенно нормальным для жизни Тима Суонна – как мокрая сумка рыбы или голос, услышанный на поезде в Мидленд: непознаваемое, но в то же время каким-то образом совершенно обыденное, даже по-своему заурядное. Шоу какое-то время постоял на опушке, не зная, что делать дальше, глядя, как разные банды гоняются в парке друг за другом по двое-трое; затем, раз Тима уже и след простыл, Шоу развернулся и пошел домой.

Ночью он был уверен, что опять их слышал, тихо возившихся на улице. Но выглянув в окно, никого не увидел – только поблескивала на противоположном тротуаре мелкая морось.

Дождливый день в доме престарелых рядом с А316. Мать Шоу сидела и смотрела свою любимую коллекцию дисков Аттенборо. Выглядела она хорошо. Шоу занял себя пролистыванием фотоальбомов, пока снаружи по коридору туда-сюда толкали перед собой пустые инвалидные коляски гости других пациентов – из двух, а иногда и трех поколений, – чтобы безмолвно сидеть всей семьей под морскими пейзажами в общей комнате.

– Но как ты себя чувствуешь на самом деле? – спросил он.

Она подняла левую руку, недолго разглядывала ее тыльную сторону; затем, наклонив так, чтобы предвечерний свет выделил ландшафт из дюн и полос, увиденный с высоты в несколько миль, показала ему.

– А ты как думаешь? – сказала она. И показывая что-то на экране, который ему было не видно: – Ты посмотри! Никогда не надоедает!