Последний полицейский - Бен Уинтерс Страница 37

– Ох, Бога ради!

Я вспоминаю Дерека Скива на тощем матрасе в камере, его веселье избалованного ребенка. «Я бы рад тебе сказать, Генри, но это секрет».

Элисон открывает конверт, достает три листка плотной белой бумаги и передает мне, а я борюсь с желанием сказать ей: «Знаешь что? Забудь это все. Я занят убийством». Но я не занят. Уже не занят.

Три печатные странички через один интервал, водяных знаков нет, печати нет, кое-где черные редакторские пометки. В 2008-м отдел стратегического планирования военно-воздушных сил США провел большие кабинетные маневры с привлечением материальной базы и личного состава шестнадцати правительственных агентств, включая министерство внутренней безопасности, отдела сокращения военной угрозы и NASA. Маневры моделировали событие, «превышающее уровень глобальной катастрофы» по сценарию «позднего предупреждения». Иными словами, в точности моделировали то, что происходит сейчас, и рассматривали все возможные варианты действий: контрудар ядерным оружием, отвод угрозы медленными толчками, кинетическое воздействие. Вывод был таков: реально рассчитывать можно только на гражданскую оборону.

Едва разобравшись с первой страницей, я зеваю и переворачиваю листок.

– Элисон?

Она чуть заметно закатывает глаза. Такое знакомое выражение сарказма, что у меня сердце сжимается. Элисон забирает у меня бумаги.

– Там было особое мнение, Пэлас. Некая Мэри Кэтчман, астрофизик из Ливерморской лаборатории, настаивала на превентивных действиях правительства, на возведении убежища на Луне. Когда обнаружился Майя, кое-кто убедил себя, что особое мнение было учтено и безопасная гавань существует.

– Базы?

– Да.

– На Луне?

– Да.

Я щурюсь на бледное солнце и вижу, как оседает, скользя по капоту автобуса, Андреас. МОЛИТЬСЯ ПРОСТО! Тайные базы правительства. Неспособность человека взглянуть факту в лицо хуже самого факта. Право, хуже.

– Значит, Дерек шастал в охраняемой зоне в поисках… чего, схем? Спасательных капсул? Гигантской катапульты?

– Или еще чего.

– Это пока не терроризм.

– Знаю, но есть предписание. Военная юстиция сейчас настроена так, что, если кому прилепили ярлык, ничего уже не поделаешь.

– Ну я не в восторге от этого парня, но Нико его любит. Ничего нельзя?..

– Ничего. Ничего. – Элисон бросает долгий взгляд за реку, за лодки и уток, на облака, протянувшиеся параллельно линии воды. Она – не первая, кого я поцеловал, но пока я никого в жизни не целовал больше нее. – Прости. Это не моя епархия.

– А твоя, кстати, какая?

Она не отвечает. Я и не ждал ответа. Мы с ней не теряли связи, изредка переписывались по и-мейлу, сообщали о смене телефонных номеров. Я знаю, что она обосновалась в Новой Англии, что работает на федеральное агентство уровнем выше моих полномочий. А до нашего романа хотела стать ветеринаром.

– Еще вопросы есть, Пэлас?

– Нет. – Я бросаю разглядывать реку и перевожу взгляд на нее. – Постой, все-таки есть. Мой друг спрашивал, почему нам не позволить пакистанцам обстрелять астероид ракетами, коль им вздумалось?

Элисон коротко, безрадостно смеется и принимается рвать листки на узкие полоски.

– Передай своему другу, – говорит она, превращая полоски в клочки, а те – в мельчайшие обрывки, – что, если они попадут – хотя они не попадут, – но, если попадут, вместо одного астероида мы получим тысячи мелких, но не менее опасных. Тысячи, тысячи рассеянных астероидов.

Я молчу. Тонкие ловкие пальчики Элисон отправляют обрывки в Чарльз, а потом она с улыбкой оборачивается ко мне.

– Кстати, детектив Пэлас, – осведомляется она, – над чем работаете?

– Ни над чем, – говорю я, отводя глаза. – Совсем ни над чем.

* * *

Но я все-таки рассказываю ей о деле Зелла. Не могу удержаться. Мы идем по улице Джона Кеннеди от Мемориального к Гарвард-сквер, и я выкладываю всю историю с начала до конца, а потом спрашиваю, что она, как профессионал, об этом думает. Мы подходим к ларьку, где раньше продавались газеты, а теперь висят рождественские фонарики и снаружи гудит, урчит и шипит миниатюрный переносной генератор. Стекло газетной витрины зачернено, а на дверях кто-то прилепил две большие картонки с черными крупными буквами «ДОКТОР КОФЕ», выведенными маркером «Шарпи».

– Ну, – медленно начинает Элисон, когда я открываю перед ней дверь, – с твоих слов могу сказать, что ты, похоже, пришел к верным выводам. Девяносто пять процентов за то, что парень – просто очередной самоубийца.

Я нехотя киваю.

В перестроенном киоске потемки – светит пара лампочек без абажуров и еще одна рождественская гирлянда. Здесь стоит старомодный кассовый аппарат и кофейная машина, низкая и блестящая, навалившаяся на черный прилавок, словно танк.

– Привет вам, смертные! – провозглашает хозяин, мальчишка-азиат лет девятнадцати с куцей бороденкой, в шляпе и роговых очках. Он бодро приветствует Элисон: – Всегда вам рад!

– Спасибо, Доктор Кофе, – отвечает она. – Кто ведет счет?

– Сейчас посмотрим.

Я прослеживаю взгляд Элисон. На дальнем краю прилавка выстроились семь бумажных стаканчиков с нацарапанными на боках названиями континентов. Парень наклоняет один-другой, гремит ими, прикидывает на глаз, сколько в каждом кофейных зерен.

– Антарктида вне конкуренции.

– Принимаешь желаемое за действительное, – сомневается Элисон.

– Не шути, сестренка.

– Нам два обычных.

– Слушаю и повинуюсь, – отзывается парень и быстро достает две крошечные кофейные чашечки, погружает в молочник из нержавейки стержень взбивалки, разливает вспененное молоко.

– Лучший в мире кофе, – уверяет Элисон.

– А как насчет оставшихся пяти процентов? – спрашиваю я под шипение кофейной машины.

– Так и знала, что спросишь, – тонко улыбается Элисон.

– Просто интересно.

– Генри, – начинает она, когда паренек выставляет перед нами две чашечки кофе, – позволь тебе кое-что сказать. Ты можешь целую вечность заниматься этим делом, открыть все тайны, проследить жизненный путь потерпевшего до самого рождения или до рождения его отца и деда. Но мир все равно погибнет.

– Да. Да, понимаю. – Мы уже устроились в уголке эрзац-кофейни, примостились за старым пластмассовым столиком, который выдвинул для нас Доктор Кофе. – И все-таки, откуда пятипроцентная неуверенность в твоем анализе?

Элисон вздыхает и снова выдает ту саркастическую гримаску с чуть заметным закатыванием глаз.

– Пять процентов вот откуда: чего ради этот Туссен набросился на тебя с пепельницей и пустился бежать? При трех вооруженных полицейских в комнате? Это жест отчаяния, рывок.