Красный сигнал - Сергей Слюсаренко Страница 37

Лагерь разбивать не стали, мы и не сомневались, что заночуем внутри вертолета, надо было только туда положить спальники, чтобы не спать на голом металле.

Летняя ночь была спокойной и красивой. Костер выстреливал вверх искорки, которые уносились в небо, где сливались со звездами. Все уже спали, только мы с Толиком сидели под сверкающим небосводом. Юрка задрых в вертолете, как только дополз до спального места.

— А вот интересно, вот мы в Зоне сидим, а ведь никто потом не поверит, — грустно сказал Бэрик, вороша костер. — А я, наверное, все-таки хотел бы летчиком стать.

— А почему?

— Ну, раньше, ты даже в учебниках посмотри, все дети мечтали стать космонавтами. Сейчас космонавтов не бывает, одни автоматы раз в год летают. Но вдруг опять в космос решат полететь? Тогда летчики понадобятся.

— Так ты в космонавты хочешь пойти? — Что-то помешало мне засмеяться над его словами.

— Я хочу в чужих мирах побывать.

— Я тоже. Только это не так просто, — согласился я.

— Да, всюду теперь только катастрофы случаются, люди только ими и занимаются. А ведь раньше летали, ты же знаешь историю лучше меня, на пятерку. — Толик разволновался. Я знал, он никогда на такие темы не говорил. Ни со мной, ни с кем-то другим.

— Ну да, Зона эта когда-то давно, потом Япония… Я как прочитал про то, как кони в Сибирь табунами убегали, как представил, так страшно стало.

— Ну, зато теперь самые лучшие машины в мире — российские! — Толик хмыкнул. — «Тойота», «Нисан», «Мицубиси-Победа». Весь мир снабжаем. Не то что эти монстры. Странные машины раньше делали. Хоть и грузовики, но какие-то очень некрасивые.

— Да то когда было! Тогда же система была… э-э-э… — Я забыл слово. — Вот! Тоталитарная.

— А мои родители вспоминают те времена только хорошими словами. Они как раз учились в институте, должны были инженерами стать. Вернее, стали, а работы уже не нашлось. Ты думаешь, у меня родители дворники? — Толик заговорил о самом сокровенном, что его мучило. — Они с дипломами, кстати, у них специальность была очень редкая, мне отец говорил, она ДУП называлась.

— Дуб?

— Сам ты дуб! А это «Дистанционное управление полетами». Они учились в Харьковском государственном политехническом институте. — Толик с трудом выговорил название.

— А что это за управление?

— Это конструкторов космических кораблей готовили, — постучал меня пальцем по голове Толик.

— Так вот почему ты в космос хочешь! — догадался я.

— Да, мне предки, когда трезвые, много рассказывали. Представляешь, мы чуть на Марс не полетели, а потом все программы стали закрывать. — У Толика горели глаза, он выглядел так, словно у него выросли крылья. — А «Буран», а боевая станция «Алмаз»!

— Про «Буран» я знаю, а вот «Алмаз»… — я задумался, пытаясь вспомнить, — нет, ничего.

— Конечно, ничего, это была сверхсекретная разработка, — совсем по-взрослому сообщил Толик.

— Я тоже хочу в космос, — сказал я, — но я там никогда не буду.

— Ну, не надо так говорить. — Толик захотел меня поддержать. — А вдруг все поменяется? И опять страна станет такой же великой, как раньше.

— Моя мама, когда такое слышит, говорит, что это все совковые бредни, — тихо ответил я.

— Разве мечтать о том, чтобы жить в сильной и хорошей стране, это бредни, это плохо?

Мы замолчали. Потрескивали, догорая, уголья, чай в котелке почти кончился, а спать не хотелось.

— А вот у Юрки родители тоже… ну, пьют. Но они совсем другие, — почему-то вспомнил я. — Безрадостные какие-то.

— Мои не такие. Они веселые!

И тут словно легкое шевеление пробежало по рядам машин. Мы замолчали и замерли. В темноте начали разгораться автомобильные фары. Как свет в кинотеатре, плавно — от слабого тусклого огонька до ярких прожекторных лучей. Все кладбище ожило. Расцветилось белыми фарами, желтыми подфарниками, красными стоп-сигналами. На пожарных машинах замелькали синие огни спецсигналов. От вертолетов прямо в небо устремились столбы белого света. Техника, затаившись, смотрела на нас и на мир своими сияющими глазами.

Вдруг одна из дальних машин крякнула клаксоном, жалобно и негромко. Ей вторила другая, третья. Каждая звучала на своей ноте. Я когда-то ходил в театр на балет, так вот там перед началом спектакля в оркестровой яме музыканты настраивали и проверяли свои инструменты. Сейчас машины на кладбище техники, как будто бы делали то же самое. К высоким звукам клаксонов добавился бас моторов. Как могли заработать двигатели у этой рухляди, непонятно, но загудел один мотор, потом другой, третий.

А потом все на секунду замолкли, и в ночь полетела мелодия. Она была соткана из грубых автомобильных звуков, но они переплетались так, что уже не различить ни клаксонов, ни моторов, ни дребезжания ржавого железа. Могучий оркестр играл очень грустную музыку. В этой музыке была и тоска по прежней, боевой жизни техники, по людям, управлявшим этой техникой, по трагедии Зоны.

Мы слушали как завороженные, не в силах даже пошевелиться. Мелодия сопровождалась игрой огней. Это была настоящая цветомузыка, которая только усиливала впечатление от мелодии. Но внезапно с последним тактом все исчезло. И свет, и музыка, и ощущение, что техника живая. Только в небе промелькнула тень, словно кто-то громадный, прилетевший послушать концерт, убрался восвояси.

— Ни фига себе, — только и смог вымолвить Толик, когда к нам вернулся дар речи.

— Пошли спать. — Мне стало совсем грустно.

— Пошли.

А на кресле в вертолете спал Юрка, так и не заметивший ничего. Хотя непонятно, кому от этого было хуже.

Утро встретило нас росой на корпусах еще спящей техники. Мы не стали обсуждать то, что происходило вчера вечером и ночью. Наверное, так на кладбище не говорят о могилах и покойниках. Пока мы пили чай, солнце высушило росу. Машины перестали сверкать в косых утренних лучах, а стали обычными — серыми и облезлыми.

Я сидел и смотрел на красную пожарную машину, которая стояла совсем рядом с нашим костром. Вот интересно все-таки, почему у нее и колпаки, и зеркала, и все никелированные детали остались как новые, хотя вокруг все было облезлое. Я даже подошел поближе и погладил сияющую поверхность бокового зеркала. А у колеса машины валялась подшивка газет, точно такая же, как та, которую хотел поджечь Юзик, когда я на дереве висел. Я запомнил — «Ukrainian wireless news 1913». У них тут в Зоне это главная газета? Дурь какая-то. Причем я мог поклясться, что еще мгновение назад тут, у колеса, ничего не было. Но к таким вещам мы уже привыкли. Тут все так. То есть, то нет.

От моих пальцев на корпусе зеркала остались пятна, отпечатки. Интересно, когда последний раз к этой поверхности прикасался человек. И тут на то самое место, где только что был мой палец, села муха. И стала чистить крылышки. Что-то странное было в этой черно-радужной мухе. Я вообще никогда особенно не интересовался мухами, но тут сразу понял, что с ней что-то не так. У нее было девять лап. И вместо привычного хоботка — короткие жвалы. Муха словно почувствовала, что на нее смотрят и, прекратив умываться, вцепилась жвалами в блестящую поверхность металла. Оторвав кусочек, рванулась прочь.