Фулгрим. Образы предательства - Грэм Макнилл Страница 37

Наиболее удачной пока что выходила улучшенная оссмодула, способная резко повысить прочность суставных сочленений и самих костей, и тем самым снабдить Десантника совершенно несокрушимым скелетом. Далее следовал пока что безымянный орган, созданный на основе вытяжек из гормонов лаэран. По плану Фабиуса, он должен был внедряться в железу Батчера и добавлять к возможности генерации яда способность воспроизводить боевой клич лаэран, только с куда более жуткими последствиями.

Что касается прочих уникальных органов Астартес, то Байль возлагал большие надежды на удачную трансформацию бископеи, с целью вновь активировать рост мускулатуры Десантников, прекращавшийся в молодости, и создать тем самым воинов, сильных, как Дредноуты, способных ударом кулака пробивать танковую броню. Кроме того, изучение широкоспектральных глаз лаэран дало Апотекарию достаточно данных для начала опытов по улучшению оккулоба. Сотни глазных яблок сейчас трепыхались в стерильных боксах лаборатории подобно бабочкам на булавке — шла химическая стимуляция оптических нервов.

Пожалуй, двух-трёх незначительных изменений вполне хватило бы для появления на свет зрительного органа, способного видеть в кромешной тьме, на ярчайшем свету или в бешеном буйстве красок, не позволяя Астартес ослепнуть или потерять ориентацию.

И, наконец, позади Байля, на многочисленных стальных полках медицинских шкафчиков, выстроились рядами тысячи пузырьков с синеватой жидкостью — его первый осязаемый успех, препарат, синтезированный на основе гормонов лаэранского воина, способный «разбудить» щитовидную железу и бископею Десантников.

Фабиус уже опробовал препарат на нескольких «добровольцах» — воинах, обреченных на смерть из-за слишком тяжелых ранений — и обнаружил, что их метаболизм заметно ускорился, а мышечная масса явно возросла. Кроме того, полученные результаты дали возможность провести завершающую обработку и устранить риск перегрузки сердечной мышцы. Теперь препарат был готов к распространению среди Детей Императора.

Фулгрим одобрил его использование, и уже через несколько дней уникальная жидкость должна была раствориться в крови каждого воина… кто пожелает принять её. Примарх пока что не собирался навязывать препарат Легиону.

Фабиус выпрямил спину и улыбнулся своим мыслям. Он думал о чудесах, которые создаст своими руками — руками, которые развязал ему Фулгрим. О, каких высот он достигнет, улучшая тела Детей Императора!

— О, да, — прошептал Фабиус. Его темные глаза сияли, в них отражались драгоценные секреты трудов Императора, извлеченные на свет. — Да, я познаю все Ваши тайны.

ПЕРЕД ГЛАЗАМИ СЕРЕНЫ РАСПЛЫВАЛАСЬ ПАЛИТРА, залитая многоцветьем красок. Но увы, среди них не было единственного нужного ей оттенка, и это приводило художницу в неописуемое бешенство. Девушка провела большую часть условного корабельного утра в попытках воссоздать тот красновато-золотой цвет заката, что поразил её на Лаэре, но опустошенные баночки с краской и валяющиеся повсюду сломанные кисти однозначно указывали на её неудачу.

Холст, укрепленный на мольберте, был испещрен чёткими карандашными штрихами, складывающимися в этюд, который, быть может, породит величайшую из её работ… если только наконец получиться смешать этот проклятый цвет!

Серена выругалась и отшвырнула палитру с такой силой, что та ударилась о стену и разлетелась на куски.

Дыхание художницы участилось, она хватала воздух короткими, болезненными вдохами. Девушка обхватила голову руками, и тяжелые, глухие рыдания, сотрясавшие её грудь, наконец превратились в поток слёз.

Злость на собственную беспомощность захватила её, и схватив сломанную кисточку, Серена яростно всадила острый край расщепленной деревяшки в нежную кожу плеча. По руке потек ручеек крови, обрисовывая бледные следы прежних шрамов, и боль, хлынувшая в мозг, на миг заставила её забыть обо всем остальном. Художница вонзила обломок глубже, с наслаждением отдаваясь боли и понемногу приходя в себя.

Взгляни она сейчас в зеркало, увиденная картина перепугала бы её. Густые темные волосы Серены, перехваченные лентами и ниспадающие к талии, измазались в краске, кожа отливала нездоровой бледностью, типичной для человека, не спавшего несколько дней кряду. Что до прекрасных миндалевидных глаз, то они превратились в изможденные, покрытые сеточкой сосудов щелки на усталом лице, а ногти на изящных пальцах были обломаны и перепачканы.

Всегда уютная и прибранная студия художницы, мягко говоря, изменилась после её возвращения с Лаэра. Серена, в порыве то ли бешенства, то ли страсти, перевернула комнату вверх дном, пытаясь создать обстановку, которая напомнила бы ей послевоенный хаос, увиденный на атоллах Двадцать Восемь-Три.

Желание творить всегда было для Серены внутренним, инстинктивным, чем-то, чему нельзя сопротивляться. Это всегда нервировало и… возбуждало её — она жила, чтобы создавать картины, наполненные страстью и чувственностью. По возвращении на борт художница немедленно расписала три холста буйством красок и игрой света, рисуя как одержимая, пока усталость, наконец, не заставила её рухнуть в сон прямо на «руинах» студии.

Проснувшись, Серена окинула критическим взглядом то, что намалевала на холстах, и увидела несовершенство своей работы. Примитивные, унылые цвета не шли ни в какое сравнение с теми живыми и резкими красками, что предстали перед ней в Храме. Проведя раскопки студии, художница отыскала пикты, на которых она запечатлела Храм, сам гигантский коралловый остров, его гордые башни, небо и безграничный океан, сияющие невиданными цветами.

С того самого дня Серена пыталась вновь разжечь в себе те непередаваемые чувства, что посетили её на Лаэре, но, как бы она не смешивала краски, сколь долго не смотрела бы на пикты, ей не удавалось даже приблизиться к нужным оттенкам цветов.

Художница раз за разом воскрешала в памяти тот день. Она вновь переживала то разочарование и боль, что обрушились на неё перед самым отлетом, когда она, стоя на трапе «Тандерхоука», видела уходящего Остиана. Она стыдилась того, что мгновенно забыла о друге, как только челнок вынырнул из облаков, и под ней распростерлась бесконечная, свободная и прекрасная синева Лаэранского Океана.

Никогда прежде Серена не встречала столь великолепный, яркий и живой синий цвет, и потому, немедленно схватив пиктер, девушка сделала не меньше дюжины снимков — при том, что челнок только-только начал снижение к атоллу. Пока он делал круги над коралловым островом, заходя на посадку, художница успела забыть об океане, и, припав к иллюминатору, впилась взглядом в невиданное зрелище. Ей хотелось выпрыгнуть из «Тандерхоука», чтобы поскорее вступить на улицы города ксеносов.

После «приземления» их повели по разрушенному войной, но когда-то прекрасному памятнику совершенно чуждой культуры, и ни один из Летописцев не смог сдержать восхищенных вздохов.

Капитан Юлий постоянно находил интересные темы для разговора. Он пояснил Летописцам, что высокие, крученые коралловые башни в течение всей войны изводили Десантников беспрестанным воем и визгом. Теперь большинство из них было взорвано, но немногие, оставшиеся в отдаленных частях атолла, продолжали петь — теперь их стоны звучали тихо, невообразимо одиноко и грустно.