Заградотряд времени. Я из СМЕРШа - Юрий Корчевский Страница 37

— Что тут у нас?

Женский голос ответил:

— Только что привезли.

— Ну-с, посмотрим.

Врач присел перед носилками. «И при этом записки нет, — пробурчал он. — Сколько уже передаю в санбаты — отмечайте, когда ранен боец! Э-эх!» Руки его быстро пробежались по ноге.

— Ножницы!

Звякнул инструмент, врач стал разрезать бинты на ноге и штанину. Ногу обожгло резкой болью. Я стиснул зубы, чтобы не закричать.

— Так-с. Повезло парню. Осколок большой, но вошел неглубоко. Теперь посмотрим, что с головой.

Стали разрезать бинты на голове. В глазах выступили слезы. Я закрыл их и с бьющимся сердцем ждал вердикта.

— Ну-у, тут мелочь, два шва наложить. Вероятно, еще контузия. Несите его в операционную. Боец, ты меня слышишь?

— Слышу, — прошептал я пересохшими губами.

— Считай, повезло тебе, парень. Крови много потерял, не без этого, но кость цела. Заживет — еще бегать будешь. Скажи спасибо, что осколок не в живот угодил.

— Кому?

— Что кому?

— Спасибо сказать?

Врач засмеялся, закурил папиросу и вышел.

Снова вошли санитары, понесли меня в операционную. В кино я видел, как она выглядит: белые кафельные стены, операционная лампа. А здесь — обычная комната, стол и инструменты в лотке на тумбочке.

Меня привязали ремнями к столу.

— Выпьешь?

— Я?

— Ты, ты. Наркоза нету. Хочешь, глотни спирта.

— Мутит меня.

— Значит — под крикаином. — Врач коротко хохотнул.

Ногу полоснуло болью. Я застонал.

— Терпи, боец.

Звякали инструменты. Когда же кончится эта пытка? Больно!!

— Держи, боец.

Врач вложил мне в руку кусок рваного железа:

— Осколок из ноги, полюбуйся.

Я скосил глаза на ладонь — через стоявшие в них слезы осколок выглядел неясным красно-черным пятном. Теплым и тяжелым…

Потом на кожу головы стали накладывать швы. Острая кривая игла раз за разом вонзалась в неподатливую кожу, я громко стонал, собирая уходящие силы, чтобы не потерять сознание — не дай Бог никому испытать подобную экзекуцию вживую! По брякнувшим на поднос инструментам понял — вроде бы конец моим мучениям. Перебинтовали голову и ногу.

— Все, уносите. Следующего давайте.

Санитары сгрузили меня на носилки и занесли в большое помещение. Наверное, раньше здесь спортзал был — у одной стены желтела шведская стенка. Меня переложили на матрас на полу, и я отключился.

Пришел в себя уже к вечеру. Понял это по темным окнам. Во рту все пересохло, язык — как наждак. Я попытался повернуться на бок — спина совсем затекла и вскрикнул от острой боли в ноге. То, как меня оперировали, я еще помнил, но как попал сюда, в госпиталь, не представляю — полный провал памяти, просто черное пятно.

Подошла медсестра, пощупала лоб:

— Жара нет. Пить хочешь?

Я слегка кивнул. Сестричка приподняла мою голову и поднесла к губам кружку с водой. Я напился. Боже, какое удовольствие — попить простой воды!

— Судно подать?

Я вначале и не сообразил, а когда понял вопрос, замотал головой:

— Не надо. Сестра, я где?

— В госпитале, миленький, в Вязьме. Лежи, набирайся сил.

Дня через два голова перестала кружиться и болеть. Я даже присаживался на матрасе, опираясь спиной о стену. В большом зале лежало, наверное, около сотни раненых. Сновали медсестры, делая уколы и раздавая таблетки. Ходили с носилками санитары, приносили вновь поступивших и уносили умерших. Я заметил, что умирали почему-то чаще всего ночью, и утром санитары, делая обход зала, выносили, прикрыв простыней, одного-двух-трех умерших. Столько смертей и страданий сразу, вот здесь, совсем рядом, я еще не видел. Но и чувства страха, брезгливости не было. Коли есть раненые, будут и умершие. Есть жизнь и есть смерть, как печальный, но неминуемый итог жизни.

Молодой организм быстро восстанавливался. Я ел, много спал, понемногу двигался. На пятый день уже ковылял, хватаясь за стену.

На шестой день город подвергся бомбардировке. Тяжело груженные бомбовозы Люфтваффе низко кружили над городом и сбрасывали бомбы. Они рвались рядом, но в госпиталь не попала ни одна. Наверное, у гитлеровских летчиков были цели поважнее.

А следующим днем забегали медсестры и санитары, стали выносить всех лежачих. Среди раненых пронесся слух об эвакуации. Дошла очередь и до меня. Вещей у меня не было, следовательно, и собирать нечего. Один из санитаров поддержал меня справа — со стороны раненой ноги, и мы направились к выходу.

Доскакал я до грузовика. Санитар подтолкнул меня, и я оказался в кузове. Грузовик тронулся. Со мной вместе ехали «ходячие» — то есть те, кто уже мог как-то передвигаться.

Мы глазели по сторонам, видели следы от бомбежек — сгоревшие и разрушенные здания. А некоторые улицы, в основном с частными домами, были на удивление целы.

Добрались до железнодорожного вокзала. На первом пути стоял санитарный поезд — зеленый, с большими красными крестами по бокам. Носилочных больных и раненых погрузили раньше, грузовик задним бортом подогнали к двери вагона, и санитары помогли нам перебраться внутрь. По сравнению с госпиталем — чистота и порядок. Постели чистые, даже занавески на окнах. Я уже отвык от такой «роскоши». Вроде все обыденно, если не сказать — скудновато, а вот обрадовался этому скромному уюту.

Нижние полки занимали раненые потяжелее, и мне отвели верхнюю, куда я с большим трудом взгромоздился. В вагоне сразу запахло табачным дымком, кровью, лекарствами.

Паровоз дал гудок, и перрон за окном поплыл назад. Рядом с нами, на соседнем пути, стояли платформы с пушками под брезентовыми чехлами. На нескольких платформах маячили часовые с винтовками. Они с любопытством смотрели на санитарный поезд.

По проходу прошла молоденькая медсестра:

— Слава богу, выбрались из Вязьмы без бомбежки. Ни у кого кровотечение не открылось?

Кто-то, дальше по вагону, громко застонал. Поправив сумку на плече, медсестра поспешила к раненому.

Мерно постукивали колеса на стыках рельсов, вагон раскачивало, и как-то быстро раненые позасыпали. Задремал и я.

Проснулись уже затемно от резкого толчка. Тишину вагона взорвали тревожные свистки паровоза. Поезд тормозил, скрипя тормозами, причем резко. Раненые заматерились, несколько человек упали с полок.

— Чего там машинист так тормозит?! Не дрова везет!

Через несколько минут впереди грохнуло.

— Бомба-двухсотка, — уверенно пробасил с верхней полки один из раненых. Свесившись, он безуспешно пытался разглядеть что-нибудь в темени окна.