Зима в Эдеме - Гарри Гаррисон Страница 37

За стенами паукарута завывала метель, яростный ветер нес снег по вечным льдам. Ничто живое не могло стать на пути у пурги, ничто не шевелилось на заметенных снегом просторах... только снег, только ветер. Он взмывал над окруженными снежными стенами паукарутами. Поземка, похожая на белую бороду, вилась возле хижины. Над мерзлой пустыней царили только тьма и смерть.

Внутри паукарута желтым огоньком светилась масляная лампа, освещая черную шкуру уларуаква, поддерживающие ее белые ребра, смеющиеся лица парамутанов. Они макали куски тухлого мяса в открытый пузырь с жиром, кормили детей и то и дело разражались хохотом, когда те размазывали по лицу сало.

Армун было приятно их общество, и даже постоянное внимание Калалеква, вечно пытавшегося ее обнять как только она оказывалась рядом, не докучало ей. Они были другими, не такими, как она, вот и все. Они делили внимание женщин между собой, и никто не обращал на это внимания. Только посмеивались. Но темперамент Армун был не таким, как у них. И она не могла так же бурно радоваться,

Но она улыбалась их шуткам и не забеспокоилась, когда Харл присоединился к смеющимся. Они расступились, давая ему место, – некоторые как обычно трогали его светлые волосы, это развлечение никак не могло надоесть им. Между собой они звали тану эрквигдлитами, сказочными людьми. Сами для себя они были ангурпиаквы – истинные, настоящие люди. Армун понимала их разговор, ведь в паукарутах она проводила уже вторую зиму. Когда парамутаны приняли их, она была рада, что осталась в живых; она очень ослабела тогда, совсем исхудала и все беспокоилась, как Арнхвит будет себя чувствовать в этом странном месте. Все здесь было совершенно иным: еда, язык, образ жизни. Время шло очень быстро, и она сумела приспособиться, поэтому вторая зима нагрянула прежде, чем она успела осознать ее приближение.

Третьей зимы она здесь не проведет – Армун это знала. Весной она постарается объяснить им, что ей нужно уйти. Силы вернулись к ней, мальчики отъелись. Надо уходить, ведь Керрик наверняка уже узнал от саммадов об их бегстве. И он решит, что они погибли. Темная мысль стерла улыбку с ее лица. Керрик! Она должна идти к нему на юг, в то особенное место, где жили мургу и которое сожгли охотники, в далекие неведомые края...

– Алуторагдлакв, алуторагдлаквокв! – произнес Арнхвит, теребя ее за колено.

Сильный мальчишка, он уже встретил свое третье лето; он взволнованно тараторил, показывая неровные еще зубы. Она улыбнулась и стерла с его лица остатки жира.

– Что ты хочешь? – спросила она на марбаке.

Она поняла его, но не хотела, чтобы сын разговаривал только по-парамутански. И так уже они общались с Харлом лишь на языке их хозяев.

– Хочу оленя! Моего оленя!

Заливаясь смехом, он барабанил по ее колену маленькими твердыми кулачками. Армун покопалась в груде мехов и отыскала игрушку. Она сделала ее из кусочка оленьей кожи, прикрепив вместо рогов изогнутые косточки. Схватив ее, он со смехом убежал.

– Ешь больше, – произнесла Ангаджоркакв, усаживаясь рядом и протягивая к ее рту пригоршню белого жира.

В тепле паукарута она сбросила почти всю одежду, обнажив покрытые шерстью груди. Армун пальцем зацелила немного жира и отправила в рот. Ангаджоркакв горестно зацокала языком.

– Жила-была женщина, которая не хотела есть наловленную рыбу, – начала она. У Ангаджоркакв на все находилась сказка и присказка, в каждом, даже пустяковом, событии она видела смысл. – Рыба была очень большой и толстой, она смотрела на нее, поблескивая чешуей, и ничего не понимала. "Скажи мне, – спросила рыбина, – почему ты не хочешь меня есть? В глубинах моря я услыхала заклинания рыбака и схватила крючок с яркой наживкой. Я проглотила наживку, как и положено рыбе, а ты не хочешь есть меня, Почему? " Когда женщина услышала это, она рассердилась и сказала, что не рыбе учить ее, а есть или не есть – ее собственное дело. Но рыбий дух услышал ее речи и разгневался еще больше, он поднялся из темных глубин океана, где обитал, и направился к поверхности моря. Он плыл быстро-быстро. И он проломил лед, а потом открыл рот и проглотил паукарут со всеми шкурами, и ребенка, и масляную лампу, и женщину тоже. Вот что бывает с теми, кто отказывается есть. Ешь!

Армун слизнула жир с пальца.

– Когда окончится буря и вернется солнце, когда станет тепло, мы с мальчиками уйдем...

Громко взвизгнув, Ангаджоркакв выронила пузырь и, зажав уши, принялась раскачиваться из стороны в сторону. Услышав шум, Калалекв поднял расширившиеся от изумления глаза, потом поднялся на ноги и отправился посмотреть, что вызвало такой переполох. От жары он сбросил с себя всю одежду, и гладкая бурая шерсть его лоснилась в свете масляной лампы. До сих пор Армун не могла привыкнуть к тому, что все парамутаны покрыты шерстью с ног до головы. Зажав хвост между ног, Калалекв благопристойно прикрывал его пушистым кончиком признаки пола.

– Ангаджоркакв издала звук великой печали, – проговорил он, подавая Женщине кость, которую принес с собой. – Вот посмотри, я сделаю из нее свисток, на нем будет уларуакв, и звуки будут выходить у него изо рта.

Ангаджоркакв оттолкнула его руку, не желая слишком быстро расставаться со скорбью.

– Сейчас зима, сейчас темно, но волосы эрквигдлитки словно солнце освещают паукарут. Мы едим, и смеемся, и нам тепло. А теперь... – она застонала, раскачиваясь из стороны в сторону... – теперь Армун уйдет, и светлые мальчики с ней вокруг станет темно.

Калалекв открыл от изумления рот.

– Но они не могут уйти, – проговорил он. – Когда задувает метель, смерть, разинув пасть, караулит возле паукарута. Тот, кто ушел из паукарута, ушел к ней в зубы. Они не уйдут, и нечего плакать.

– Весной, – проговорила Армун, – мы уйдем весной.

– Видишь, – отвечал Калалекв, поглаживая Ангаджоркакв по шерстке, чтобы успокоить. – Видишь, они остаются. Лучше съешь чего-нибудь. Они остаются.