Пока драконы спят - Александр Шакилов Страница 36

Он много знает о кровавых обычаях племен, затерянных в предгорьях и дремучих лесах. С тех пор как его называют «святым отцом» и «братом Пачини», он только и слышит об убийцах, мужеложцах и кровосмесителях, о мерзостных щукарях, вернувшихся к дедовским обрядам, и псоглавцах, якобы ворующих у бондов скот. Далеко не все в доносах правда. Брат Пачини редко доверяет историям, рассказанным шепотом, с круглыми от ужаса глазами. Первая заповедь инквизитора: «Не убоись врага своего, но уважай силу его. Ибо уважение не даст отвести глаза и восславит Господа нашего Проткнутого!»

Не верь всему, святой отец. Но верь себе, брат Пачини.

Странное для Мидгарда лицо удобно прятать под капюшоном балахона, удобно забыть имя, данное отцом, имя, которым здесь величают противно толстых домашних кошек.

Удобно? Ну так забудь, Мура! Не вспоминай!

Луна – полная, яркая – запуталась в кедровых лапах. Лес молчит, лес затаился, стесняясь присутствия чужаков. Отблески костра выхватывают из темноты фигуры людей, спрятавшихся от внимания недругов и соседей, но не от пристального взора инквизиции.

Рядом с братом Пачини распластался маленький толстячок, брат Джузеппе. Он шумно сопит, страдая от насморка. Брат Джузеппе прямо сейчас готов ринуться на еретиков. Брат Джузеппе горяч и наивен. Ему никогда не стать лучшим воином Истинной Веры, удостоенным права казнить и миловать детей Господа. У брата Пачини такое право есть, и пользуется он им без малейшего зазрения совести, яростно, но справедливо.

Иногда брату Пачини снятся сны: он моет руки, трет, трет, но никак не может содрать коросту спекшейся крови. Чужой крови.

– Помесь. Наполовину человек, наполовину лесная ведьма. Я уже видал таких тварей. Рядятся под добрых, повитухами в гардах приживаются, а потом порчу на урожай наводят или еще чего, мертвяков из могил тащат, а то и хуже. – Брат Джузеппе не в меру разговорчив.

Пачини уже заметил, что верховодит на шабаше седовласая жрица. Вот кого не испортили годы. Старуха, но держится уверенно, властно. От нее прет такой сильной ворожбой, что кажется, будто морщины ей к лицу, а вздутые вены на ногах манят мужской взор. На левом плече тремя застежками скреплена снежно-белая накидка. Пояс простенький, без изысков – откуда в такой глубинке диадемы и золотая насечка? Босиком. Впрочем, все шабашники босы. Это есть уважение земле и поклон лесу.

Всего у костра двенадцать человек. Дюжина. И у каждого брошь на одежде – «хватающий зверь», отлитый из бронзы. Лапы мускулистые, слишком большие. Морда не то кошки, не то пса, а может, и черноволка. Хотя и палэсьмурту сгодится. Глазища у «хватающего зверя» вытаращены то ли от страха, то ли от ненависти ко всему роду людскому.

Брат Пачини не умеет видеть в темноте, не может различать все эти мельчайшие детали – просто ему частенько доводилось наблюдать подобные броши у самых закоренелых еретиков.

– Зверь? – вопрошает брат Джузеппе. – Опять? Вроде ж всех извели.

– З-с-вер-рь, – кивает Пачини. – Из-с-сведеш-шь их вс-сех, к-как же… Плодитс-с-ся п-пог-гань, что ч-ч-черви в труп-пе…

В трех сотнях шагов позади Джузеппе и Пачини ждут сигнала два десятка воинов Истинной Веры, вооруженных желудками гарпий. К предплечьям воинов пристегнуты запасные бурдюки со святой водой. Метательные ножи, обоюдоострые лезвия, скрещенные по древнему обычаю и посеребренные, жаждут языческой плоти.

Закаленные в кострах аутодафе, знающие вкус ведьмовской крови инквизиторы топчут мох голыми пятками, отдаваясь уничижению во славу Господа Проткнутого. Дорожные посохи из костей прелюбодеев служат нынче опорами для палатки, в которой собран нехитрый скарб: провиант, вино, обрядовые принадлежности.

Карателям не терпится ринуться в бой. Да-да, именно карателям, ибо наставлять на путь истинной веры в этой чащобе некого – самые заклятые враги Проткнутого спрятались под сенью деревьев, и потому остается лишь карать.

Брат Джузеппе удивлен – почему Пачини медлит?

– Пора бы, а?..

Молчит законник Пачини. Он – палач, ему решать, куда и кого, когда и как. Молчит, смотрит. Интересно ему. Любопытство – не порок, не смертный грех, так почему бы и нет? Что там происходит, а?

«Хватающий зверь» разводит лапки, челюсти застежек разжимаются – полотняная накидка опадает на сучья и листья. Жрица обнажена. Тело ее не утратило девичьей упругости, в полумраке и отблесках костра особенно темен кустистый треугольник лобка. Танец изворотливых теней кружит голову инквизитору. Брат Пачини видит, как что-то шевелится в темных кудряшках, что-то отвратительное, заслуживающее осинового кола, серебра, чеснока и святого кипятка.

Еретики-шабашники расступаются, пропуская жрицу. Так вода растекается вдоль заточки клинка. К кедровому стволу привязаны двое: парень и девушка, совсем молодые. Она – стройная и худая, болеет, наверное, потому и согласилась на обряд. Он… а что он? Мало у кого спрашивают согласия, отмаливая засуху и мор скота, как не спрашивают у барана, готов ли тот нанизаться на вертел. Старейшины, накурившись свитграсса, втихую решили, кого и как. Этого нельзя – воин нужный и на охоте удачлив, а у того семья большая, отомстят люто. О! Сироту можно! И духам радость, и гнева людского неоткуда ждать… Так решилась судьба парочки, привязанной к дереву.

Заговорщики расступились пред обнаженной жрицей. Ни одна ветка при этом не хрустнула, ни один трухлявый пень не заскрипел. Лишь луна окрасилась алой дымкой, нанизавшись на кедровые иглы.

Жрица направилась к пленникам вразвалочку, поигрывая бедрами. Тяжко задышал брат Джузеппе, на это глядя, прикусил губу до крови.

Руки жрица выставила перед высокой, налитой грудью. В руках она держала венки из полевых цветов. В цветах тех, знает Пачини, спрятаны колючки, чтоб расцарапать жертвенное чело – должна пролиться невинная кровь.

Ополоумев от страха, пленники задергались. Но если б и случилось чудо – лопнули путы, то как быть с цепными заклятиями, серебристым мерцанием покрывшими их тела?

Кровь потекла по молодым лицам – колючки сделали свое дело. Парень напрягся в последний раз и повис на ремнях. На губах девушки застыла улыбка.

Еретики заголосили как полоумные, замахали руками. Жрица пустилась в пляс вокруг костра, над которым висел громадный котел: косулю за раз сварить можно, кабанчик поместится.

Брата Пачини заворожило это зрелище.

Пленников отвязали, подтащили к жрице. Дважды сверкнул нож, два рассеченных горла испустили багровые струи, два тела упали в пламя.

Собравшиеся на поляне бесстыдно спустили штаны и задрали юбки. Мужчины помочились прямо в котел. Женщины вылили туда же наполненные мутной дрянью плошки.

Брат Пачини одурманен, он не в себе. Смрад, ощутимый на расстоянии, кажется ему редкостным ароматом, куда там жасмину и розам.