Господин мертвец. Том 2 - Константин Соловьев Страница 36

Что ж, ведь того чтобы упал он в грязь

Они допустить не могли.

Размалевали его мундир

В черно-бело-красный флаг,

Чтобы дерьмо, что текло из дыр,

Вдруг не увидел враг.

Один господин шагал впереди

С видом героя – он

Рад был бы в жертву себя принести,

Ведь немец тому научен… ^[9]

В отличие от Херцога Йонер умел читать стихи и любил. Его мощный и глубокий голос, созданный, казалось, лишь для команд и окликов, вибрировал, как струны невиданного инструмента и даже без всякого выражения пробирал слушателей до самых костей.

– Хватит, – сказал Дирк через силу, – хватит, Отто. Ты уже наговорил на полевой трибунал. И твой приятель Брехт тоже.

– Кому какое дело, что читают мертвецы? – беззаботно отмахнулся Йонер.

– Мейстеру – никакого. Ему нужны солдаты, а не поэты или политические трибуны. Но если слухи поползут выше… Представь, как взбеленится фон Мердер, услышав нечто подобное. Он такого терпеть не станет. И кое-кто может позавидовать Лемму.

– Это безобидная сатира, а не политический памфлет против кайзера!

– Твоя сатира может стать нам той еще костью в горле. Все эти идеи… Есть мертвецы, которые относятся к ним крайне серьезно. И мне кажется, что их становится все больше. Сегодня я выявил двоих только в четвертом отделении Мерца. Сколько их во взводе, не хочется и думать.

– Фридхофисты?

– Что? – не понял Дирк.

– Фридхофисты, – спокойно пояснил Йонер. – Про фридхофизм не слышал?

– Нет. Но иронию оценить могу ^[10]. Что-то вроде новомодных социалистов, только ратующих за равенство мертвецов?

– Кажется, идею ты уже ухватил.

– Это было несложно. Всякое учение прежде всего пропагандирует равенство и справедливость. И всякое по-разному трактует, кому эти равенство и справедливость полагаются прежде всех прочих.

– Тогда фридхофизм для тебя будет не нов. Фридхофисты добиваются равенства мертвецов с остальными людьми, чтобы их признали полноправными гражданами страны с особым статусом, а не армейским имуществом с инвентарными номерами.

– Это невозможно. Душами мертвецов распоряжается тоттмейстер. О каком равноправии можно говорить?..

– Не спеши, дружище Дирк. – Улыбка Йонера отдавала затаенной горечью, как старое вино. – Мысль не стоит на месте. Сегодня мы утюжим друг друга танками, а совсем недавно еще бряцали мушкетами. То же самое и с магильерами. В эпоху Наполеоновских войн, каких-нибудь сто лет назад, тоттмейстеры и вовсе не способны были сохранять разум своим подопечным. Просто подымали их бездумные и бессознательные тела, управляли простейшей моторикой да копались в памяти. А теперь посмотри на нас!..

– Значит, думаешь, что когда-нибудь мертвецы станут свободны от чужой воли?

– Кто знает? Если это и случится, то не на нашей памяти. И слава богу.

– Необычная точка зрения – для мертвеца, – усмехнулся и Ланг.

– Но объяснимая. В нашей истории и без того существовало множество разделений, каждое из которых рано или поздно становилось причиной кровопролитных боев. Богатые и бедные. Патриции и плебеи. Роялисты и мятежники. Католики и гугеноты. Белые и черные. Не хочу дожить до времен, когда мертвые будут объявлять войну живым.

– А они будут?

– Будут, – Йонер отвернулся, – конечно, будут…

Дирк хотел возразить, но был перебит чьими-то гулкими шагами.

– Вот и Крейцер, – заметил Ланг. – Теперь вся компания в сборе.

Это действительно был Крейцер. Он молча спустился в блиндаж, ни на кого не глядя, похожий, как обычно, на большую сердитую птицу. Сходство это усугублялось тяжелым черным плащом, подчеркивающим его массивную и грубую фигуру бывшего кавалериста траурным цветом.

– Дьявольская погода… – буркнул Крейцер устало, одергивая тяжелый от влаги плащ. – С темнотой опять пришла сырость. Я буквально чувствую, как у меня гниют кости. Если мы просидим в этих траншеях еще неделю, мой взвод расклеится окончательно. Хм. Я смотрю, у нас пополнение? Живая кровь?

– Это лейтенант Крамер из двести четырнадцатого, – пояснил Дирк и, так как Крейцер не счел нужным обменяться с Крамером рукопожатием, добавил: – Мой гость.

– Живые ходят в гости к мертвецам? Он не спутал наш клуб с кладбищем? С другой стороны, немудрено. Компания одна и та же, только на кладбище немного веселее и гораздо тише.

– Хватит брюзжать, – вздохнул Йонер, единственный из унтер-офицеров, бывший на короткой ноге с командиром третьего взвода. – У нас и так настроение не праздничное. Что-то узнал?

– Узнал. Мейстер меня и видеть не захотел. Сидит в трансе. Зейдель говорит, к ночи еще хуже стало. Что-то вокруг нас, господа, крутится скверное… Он пытается понять, что это и откуда. Я на всякий случай поставил два отделения под ружье. Если уж у мейстера предчувствие…

Лицом Крейцер был чем-то похож на Вернера Крауса ^[11], хоть это сходство и было подпорчено широким уродливым швом, испещренным стежками серой нитки, прошедшим через половину лба и правую щеку, – старый след русской пики. Вот и теперь Дирк подумал, что все это похоже на новомодную киноленту с экспрессионистскими декорациями. И сидящие в тесном кругу мертвецы в мундирах, и неверный свет керосиновых ламп, и даже эти проклятые груши неестественно розового цвета…

«Этот блиндаж – наше убежище, – вдруг подумалось ему без всякой причины. – И мы прячемся в нем, только не от снарядов, а от другого, более страшного. Мы прячемся от самих себя, от понимания своей новой природы и своего места в мире. Как рядовой Гюнтер, мы пытаемся уверить себя, что мертвы лишь наши тела, а дух все еще принадлежит живым. Поэтому мы собираемся здесь, изображая веселье и застольные разговоры, поэтому посмеиваемся друг над другом и пытаемся играть роль самих себя – прежних, живых. Даже мы не можем полностью осознать то, что с нами случилось, оттого и прячемся, и тянем эти глупейшие роли… Надо попросить Йонера снять со стены эти дурацкие груши!»

– Какие-нибудь новости из большого мира? – спросил он вслух, чтобы разогнать давящее ощущение абсурдности происходящего.

– Немного. Я перекинулся парой слов с Морри. Ему хорошо живется при телеграфе, всегда в курсе последних новостей… А вести сегодня тоже паршивые, господа унтер-офицеры. – Глаза Крейцера из-под кустистых бровей окатили присутствующих липким холодком, точно подготавливая к тому, что еще не было сказано. – Мы потеряли «Гебен».