Лиса в курятнике - Екатерина Лесина Страница 36

Осторожно если…

Ибо мало ли кто про эту забаву знал… а вот на границу съездить бы… конечно, Соломон Вихстахович подобного не одобрит, не говоря уже о тетушке. Она вовсе в ужас придет, узнай о подобном. Как же… отправиться на край мира, да без компаньонки…

Лизавете случалось расти на другой границе. Там тоже все было… иначе. И пусть те воспоминания были детскими, а потому вызывали некоторые сомнения своей правдоподобностью, но все же…

Она помнила голос старой шаманки, чье лицо было расписано белой и алой краской. Пальцы ее, казалось, едва касавшиеся кожи, и песню бубна.

То, как оживали рисунки на нем и катилось по-над горами квадратное солнце, гнало перед собой тучные оленьи стада. И вспыхивало под горами пламя древней кузни, грело склоны.

Помнила сосны, что упирались в небо.

И гортанные песни охотников, огромного быка, которого привезли в город на трех телегах, церквушку, куда и местные заглядывали, приносили к алтарю нехитрые свои дары, выражая уважение чужому богу, следы на снегу.

Отцовская наука.

Про это тоже написать бы.

— Ай, куда это такая красавица спешит? — Путь Лизавете заступил странного вида молодчик. И главное, странным было то, что он делает во дворце. На улице ни шелковая рубаха его, ни сам вид, в равной степени лихой и слегка придурковатый, не показались бы неуместными, особенно близ рынка если, но тут…

— Туда. — Лизавета моргнула, избавляясь от воспоминаний.

И от злости.

Зачем уехали? Ведь хорошо жили же… дом был, свой дом, в два этажа, с печкою, изразцами выложенной. Их отец по журналу заказывал.

И двор.

Кони.

Выезд. И в городе его уважали, знали как охотника преотличного… и Лизавета росла… матушка говорила, что дичкой, но это ведь неправда!

— Ай, красавица! — Типчик подмигнул и сделал попытку приобнять. — Зачем тебе туда… пойдем лучше со мной.

— Зачем? — Руку Лизавета стряхнула. А заодно уж сплела на пальцах простенькое заклятьице, аккурат сотворенное для защиты от таких вот… чрезмерно внимательных кавалеров.

Этот же провел пятерней по черным волосам.

Дыхнул перегаром.

И зло спросил:

— Чего кочевряжишься?

— Того. — Дальше Лизавета ждать не стала, добавила силы да и впечатала заклятьем аккурат в лоб.

Смуглявый и рухнул.

Надо же… на рынке люд покрепче.

— Что здесь… — говоривший запнулся и тише спросил: — происходит?

— Не знаю. — Лизавета вытерла руку о платье. — Подошел… верно, спросить хотел чего-то, а потом вот чувств лишился…

Стрежницкий разглядывал девицу, которая, в свою очередь, разглядывала Стрежницкого, и тот готов был поклясться, что прикидывала она, уложить его подле Михасика или дать шанс. Михасик же лежал тихонечко, спокойненько… вот же…

Произвел впечатление.

— Может, целителя позвать? — Девица вытерла ладошку о несколько измятое платье. — Как думаете?

— Думаю, не стоит.

— Тогда охрану?

Михасик встрече с охраной обрадуется еще меньше, чем свиданию с целителем, который давеча обещал лично Михасика мужской силы лишить, если тот на глаза попадется. И главное, из-за сущего пустяка… подумаешь, девчонка забрюхатела.

Так не насильничал он ее.

Точно не насильничал.

У Михасика на этом пунктик особый имеется… а что они на него сами вешаются, так то исключительно в силу подловатой женской натуры.

— Пусть лежит, стало быть? — Девица тронула Михасикову ногу туфелькой.

— Пол теплый…

— А вы заботливый, как посмотрю… к слову, если я все же охрану позову, не скажут ли они, что вы с ним знакомы?

Это смотря кто в охране попадется. Нет, патрули с дороги Стрежницкий убрал, само собою — ему сюрпризы не нужны, но вот… если она обратится к сторожевому контуру, то… в охране Стрежницкого не больно-то любят.

Его в принципе нигде особо не любят, и на то свои причины имеются.

— Не понимаю, о чем вы, — сухо произнес он. — Мне показалось, я слышу крик о помощи…

Кричали девицы, как правило, душевно, а уж помощь встречали с великой благодарностью. В отличие от некоторых. Как правило, Михасик отделывался парой затрещин, которые после щедро вознаграждались. И потому нехитрой работенки этой он не чурался.

До сегодняшнего дня.

Чем это она его?

Руки чистые… амулет какой? Или сама… да, по профилю магичка, хотя и недоучившаяся. Но с магичками Михасику случалось дело иметь, да и амулетики у него имелись, целая связка.

— Показалось. — Девица отступила от тела.

— В таком случае… вы не будете возражать, если я вас провожу?

— Куда?

— Туда, куда вы направляетесь… коридоры дворца небезопасны…

— Ах, бросьте… — отмахнулась девица. — Могли бы и поинтересней что придумать… а то, право слово, рыночные уловки сюда тащить. И не смотрите… там, правда, двоих-троих нанимают, чтобы уж точно впечатление произвести. А вам денег не хватило?

И голову этак набок склонила.

Смотрит с насмешечкой.

И от насмешечки этой зубы сводит куда сильнее, чем ото всех оскорблений, которые ныне младшенький Боровецкий вылил. С убогого что взять, а девица…

— Мне кажется, у вас нервы разыгрались. Или фантазия.

— У меня? — Она приподняла бровку. — А давайте и вправду охрану вызовем… я заявленьице подам… о нападении и попытке изнасилования.

Вот заявления были ни к чему.

От заявления Михасику отбрехаться будет куда как непросто, тем паче что врагов у него во дворце хватает, в том числе и в охране… особенно в охране… кого-то он там то ли соблазнил, то ли не соблазнил, то ли в жены взять отказался. В общем, затаили на него…

И отыграются.

— Зачем заявление?

— Затем, — девица ладошки о юбку вытерла, — что сегодня он меня подкараулил, а завтра еще кого… и как знать, оставшись безнаказанным, не учинит ли настоящее насилие?

— Не учинит.

— Уверены?

— Всецело, — сквозь зубы процедил Стрежницкий и, бросивши взгляд на Михасика, который явно в себя пришел, но лежал смирнехонько, что доказывало — толика мозгов в лихой этой голове имелась все же, признался: — Вы правы. С моей стороны было… не слишком порядочно использовать… подобные методы.

Извиняться он не умел.

Не сложилось как-то. А девица ишь, стоит, смотрит темными глазищами. И прямо-таки душит взглядом.

— Однако меня оправдывает лишь… врожденная робость.