Преобразователь - Ольга Голосова Страница 35

– Здравствуйте, Сергей.

Петюня, как и вчера, был облачен в подрясник, правда уже вычищенный и отутюженный.

– Привет, – я осмотрел похожего на булку юношу и улыбнулся.

– Вы простите, что я вас побеспокоил, но мне очень нужно сказать вам одну очень важную вещь.

– Говори.

– Ой, прямо здесь я не могу…

– Ну, тогда пойдем, посидим где-нибудь.

– Давайте.

Мы вышли из книжного магазина и направились в сторону Маросейки. Дойдя до первой попавшейся забегаловки, где разрешалось курить, мы устроились на казенных стульчиках и заказали по чашке кофе (за мой счет, разумеется).

– Ну, мой юный друг, что привело вас ко мне?

Юный друг едва не поперхнулся кофе и посмотрел на меня, как нервная лошадь на возницу.

– Все дело в том, – Петя торопливо отставил чашку, – что вчера я был на исповеди.

– Это весьма похвально в наш безнравственный век.

Я сам поразился своим идиотским сентенциям, но меня явно несло в сторону Чарльза Диккенса. Я попытался сосредоточиться и вернуться к нормальной речи.

– Нет, то есть да, конечно, но дело не в этом. Дело в том, что я рассказал, что стал причиной гибели ни в чем не повинных людей.

(Да уж. Младенцев, буквально отнятых от груди матери и разбитых о камни Вавилонские 38.)

– И?

– Я рассказал, что это вы позвали крыс… Наверное, я не должен был это делать, но мне надо было сказать, почему из-за меня люди пострадали.

– И что вам сказал ваш духовный отец?

Ситуация начала меня занимать. Нашего полку психов прибывало.

– Он попросил у меня разрешения рассказать об этом, ну, о том, что крысы вас слушаются, владыке ректору. Батюшка не может нарушить тайну исповеди, вот и попросил. Он сказал, что это важно и что это поможет избежать больших бед. Я разрешил, потому что убивать – грех. Даже если убиваешь негодяя, все равно ты убиваешь. Его грехи – это его отношения с Богом, а мои – на моей совести. Но потом я подумал, что это может причинить вам вред. Я не должен был подставлять вас, ведь вы спасли меня. А получается, что я вас предал как Иуда. Поэтому, вот, я должен вам все это рассказать. Простите меня, Сергей, ради Бога, я, правда, не знаю, как я должен был поступить.

– Бог простит, Петя. Ты вовсе не Иуда. Может быть, я серийный маньяк и меня должен кто-нибудь остановить.

– Сергей, я серьезно. Никакой вы не маньяк, а неприятности у вас могут быть.

– Нет, маньяк, – с маниакальным упорством заявил я и стукнул чашкой о блюдце. – В общем, если это все, что терзает твою совесть, то считай, что я тебя простил. Порядок есть порядок.

– Нет, не все, Сергей. Я оказался в какой-то дурацкой ситуации. Промолчать – значит быть виноватым перед вами, рассказать – невольно нарушить чужую тайну. Но Спаситель говорил, что жизнь конкретного человека важнее, чем соображения общего блага.

(Дословно я такой фразы в Новом Завете не помнил, но благоразумно промолчал.)

– Дело в том, что существует некая тайная организация, ну, типа орден, что ли, только орден – это слово католическое. В общем, люди из католичества и Православия создали такую… организацию… – бедный Петя запнулся, маясь с определениями, – которая… Нет, я не сумасшедший, у меня паранойи нет, и в жидо-масонов я не верю, в общем, организацию, которая борется… или нет, защищает нас… в общем, которая против крыс и крысоловов.

– Чего?! – я подавился сигаретным дымом, и в глазах у меня защипало.

– Ну, я же говорю вам, что я не сумасшедший. Ну, как бы организация, которая борется с крысами-мутантами и крысоловами. Потому что они все хотят исказить образ Божий в человеке, вмешаться в дела Божии…

– Крутые ребята. Вот я бы, например, не рискнул вмешиваться в Божьи дела. Можно и огрести, так сказать…

– Ну вот, Сергей, вы издеваетесь. Но поймите, я должен вас предупредить. Вы ведь кто-то из них, я видел, как вас крысы послушались. А они никого больше не слушаются. И я должен вам помочь – вы ведь спасли меня, хотя, я знаю, вам запрещено вмешиваться. Вы ведь все засекречены.

– Хм. А откуда, мой благородный друг, у вас столь секретные сведения?

– А об этом в семинарии болтают. Ну, знаете, по ночам, после правила и отбоя, рассказывают всякие страшилки… Мы в них не очень-то и верим, но прикольно как-то. А тут я сообразил, что, раз на исповеди батюшка такое попросил, значит, что‑то в этом есть, – Петя посмотрел на меня круглыми голубыми глазами, в которых плескались жажда приключений и восторг перед тайной.

Черт-те что! Взрослые люди, а не могут соблюсти конспирацию! Вот тебе и мировая закулиса в студенческом общежитии.

– А про черные руки, белый рояль и красное пятно вы, часом, не беседуете?

– Не-а, мы только про Антихриста и когда конец света будет.

Петя с аппетитом протянул ложечку к остывшему яблочному штруделю под ванильной подливкой, а я, пребывая в состоянии глубокого изумления, снова закурил.

Вот тебе и третьи! Ай, молодца!

– Петь, а ты, случаем, не засланный к нам? (К кому «нам», кстати? О, Матка Боска, я, кажется, съехал бесповоротно. Синхронистичность, по Юнгу, захватила меня в свой центростремительный круговорот и прочно засасывала в эпицентр неизлечимой шизофрении. Или паранойи?)

– Не-а. Пока нет. Небось начнут теперь агитировать: мол, он тебя спас, ты с ним и подружись. Поможешь человечеству. Послушание там, смирение и прочее. Только их слушать – себе дороже. Тогда в православии вообще делать нечего. Я Бога слушаю и к таинствам приступаю. У меня – совесть!

– Петь, а ты, часом, не раскольник какой? – забеспокоился я, услышав Петин Символ веры. – Может, ты беспоповец или из Союза христианских анархистов, а?

– Не, – отмахнулся тот. – Я православный. Просто мне еще отец говорил, а он у меня священник в пятом поколении. Отец меня давно предупреждал: «Будешь стучать – Господь от тебя отступится». У меня отец в лагере сидел, в Мордовии. Его тайно рукоположили, а потом донесли – и в лагерь. А донес староста из храма. Чужие грехи надо в себе хоронить, а свои – исповедовать. А я вас выдал – себя оправдывал. Мол, не виноват в том, что люди пострадали.

– Но ведь они первые начали? – разговор с Петюней начал меня занимать.

– А-а, – Петя махнул рукой. – Они же не ведают, что творят. Их так научили. Ну, как нас с вами ложкой и вилкой пользоваться или место в метро уступать.

– Какое место? Уж сто лет как никто, кажись, не уступает.

– Ну, это от дикости. Еще святые говорили, что сделать добро перед всеми в тысячу раз сложнее, чем зло. Добро делать люди отчего-то стесняются. А потом, мы же сами себя довели до такого – сами этих басурман к себе впустили. Вот Израиль не принял Христа – и был народ рассеян по лицу земли. И мы от Христа отреклись, значит, и наше государство может погибнуть в любой момент. Нам просто нечего им противопоставить. У них зло и агрессия, жажда «есть и пить, пока не умрем». А у нас? Ни добра, ни зла. А про таких апостол сказал: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но ты ни холоден и ни горяч, и изблюю тебя из уст своих» 39. Даже грешим мы как-то паскудненько – ни полета, ни глубины! Так откуда взяться мытареву покаянию и разбойникову исповедованию?